– На городских стенах более пяти сотен бойниц, – продолжал тем временем Волькша. – Это включая башни. Стало быть, там засело не менее тысячи дружинников и городских ополченцев…

– Это как же ты, Кнутнев, бойницы считал? Ночь ведь. Или только мне темно? – осведомился Кнуб.

На шуточку толстяка варяги расщедрились недружными смешками.

– Так ведь франки на стенах костры жгут. Греются. Вот огонь бойницы и освещает, – пропустил Годинович издевку мимо ушей. – Да и потом, я же сказал: больше пятисот. Примерно.

– Так и что же нам делать, венед? – вкрадчивым голосом задал Хрольф вопрос, который волновал всех собравшихся.

– Сниматься и плыть вспять, – не моргнув глазом, ответил Волькша.

– Дрергезкапур! – загомонили варяги. – Великий Один не привечает в Валхале трусов! Нельзя вспять! Позор! Дрергекапур!

– А можно подумать, у Одина есть в Валхале особый стол для дураков? – перекрикивая шёрёвернов, гнул свое венед. Он прекрасно понимал, что говорит грубость, что наносит шеппарям и хольдам оскорбление, которое может стоить ему жизни, но других слов у него не нашлось.

Вопреки Волькшиным опасениям грубость подействовала. Гомон как ветром сдуло, и на его место вползла осенняя ночная тишина. Только потрескивали в костре сучья.

– Умереть с мечом в руке – еще не значит стать прославиться так, чтобы скальд сложил о тебе песню Саге, – внезапно изрек Скаллагримсон. Молчаливый норманн порой орудовал словом не хуже, чем копьем. И на этот раз оно попало точно в цель. Шёрёверны вновь загомонили, только на этот раз о том, что следует вернуться в Роуен весной, с большими силами, с умельцами осадных дел и уж тогда-то точно добраться до погребов этого самого эвека. Задумкам и уловкам, что излагали друг другу варяги, не было конца. Им уже стало казаться, что нет ничего проще, чем раскупорить этот каменный сосуд с золотом, но только не сейчас, когда на дворе осень и скоро Мэларен покроется льдом, а вот весной… с новыми, большими силами…

Расходились шеппари и хольды довольные друг другом ничуть не меньше, чем если бы они и вправду взяли город с ходу. Отплывать решили на следующую ночь, а грядущий день посвятить тщательному осмотру городских стен, башен и замков.

Утро ворвалось на стоянку мореходов ладным зазывным перезвоном. Он не был похож на сполох, что ныл над городом прошлым вечером. Скорее он призывал горожан к радости. Варяги просыпались в скверном настроении, но оно стало еще хуже, когда со своего острова они увидели, как в Роуен въезжает отряд конников и входит несколько сотен латников и лучников. У ворот их встречали люди с крестами в руках во главе с человеком, облаченным в шелковые длиннополые одежды. Не иначе как это был сам эвек. Но лицезрение старшего слуги Мертвого Бога не прибавило настроения шёрёвернам. С таким подкреплением город становился совершенно неприступным. Далее сохранять лицо было бесполезно, да и небезопасно.

К полудню драккары снялись и устремились вниз по извилистой Сиене, прочь от города, который отбросил кровожадных северян одним своим неприступным видом.

Попятный путь вереница драккаров прошла по течению, по ветру и ко всеобщему удовольствию. На второй день шёрёверны вновь увидели Хавре. Каково же было их изумление, когда на хаврском берегу они узрели фризских всадников, которые обещались быть под стенами Роуена никак не позднее, чем туда прибудут викинги. Впрочем, незадача объяснилась довольно просто: люди Кродерлинга попытались пробраться короткой дорогой. Они выбрали правильное направление и к вечеру первого дня вышли к селению, которое тамошние жители именовали Пресветлым.[168]Фризы не увидели там ни терема Мертвого Бога, ни крестов на груди у селян и потому мирно проехали мимо. Дабы не сбиться, дальше решили ехать вдоль реки, но тут их путь преградило топкое болото. Лошади вязли по самое брюхо, и всадники решили вернуться. От Пресветлого селения они слишком далеко углубились на восток по распадку между холмами и вышли к маленькой речушке. Едва они хотели свернуть на юг к Сиене, как увидели большое войско, переходившее речку вброд.

– Там было не меньше сотни всадников и несколько сотен латников и лучников, – оправдывался Хагель. – Судя по всему, они направлялись в Роуен. Мы попытались обогнать их окольными дорогами, дабы принести вам весть о том, что в город идет подкрепление, но заплутали в холмах. На следующий день мы заметили ваши суда, идущие вниз по реке, и решили вернуться сюда.

– Похоже, – усмехнулся Хрольф, – среди вас тоже не так уж много дураков, готовых умереть на чужой земле в неравном бою.

Далее предстояла самая трудная часть совместного похода – дележка добычи. Шёрёверны изготовились к долгим тяжбам, но люди Кродерлинга оказались покладистыми. Главную свою задумку – застарелую месть – они исполнили превосходно, а ратные прибытки заботили их гораздо меньше. Они согласились взять себе всех лошадей и прочий скот, захваченный в Хавре, а также по 50 крон серебра на каждого ушедшего в поход. Пошептавшись в сторонке, Кнуб, Хрольф и подручные Гастингу шеппари порешили подарить Хареку еще и дивной работы золотой кубок, украшенный самоцветами.

– Потомок фризских конунгов должен пить из чаши, достойной его предков, – высокопарно изрек Кнуб, вручая Кродерлингу подарок. – Надеюсь, до весны твои люди не забудут вкус мести. Будем рады вновь увидеть тебя на Спайкерооге… – многозначительно подмигнул он. – Роуенского эвека надо прихватить за бока.

Глаза Хагиля засверкали от одной мысли о новом набеге на ненавистных франков.

– К весне я соберу пять сотен всадников! – пообещал он, вскакивая на своего изумительно красивого и мощного жеребца.

Однако стоило фризам скрыться из виду, как лицо Хрольфа помрачнело. Хоть и не многое попросили всадники, а ста сотен крон как не бывало. А ведь еще двадцать тысяч надлежало отдать даннскому конунгу… Сколько же серебра придется на долю каждого из оставшихся четырех с половиной сотен гребцов? Впрочем, через некоторое время настроение Гастинга вновь поднялось: он вспомнил, что кроме сундуков и коробов с казной хаврского воеводы и слуг Йоксы имелась и другая добыча, которую Кнуб предлагал посчитать и разделить в славном Хедебю. Глядишь, и опять по три сотни крон на гребца выйдет!

С этими славными мыслями Хрольф и заснул в одной из клетей дома хаврского воеводы, отпользовав прежде похотливую толстозадую франкскую молодуху. Та оказалась новоявленной вдовой – ее супруг погиб в битве у северных ворот, – и поутру она вцепилась в подол Гастинга, умоляя взять ее с собой. Надо было видеть, с каким гордым видом сторешеппарь поднимался на борт Грома, какие выразительные взгляды бросал на Кнутнева, мол, не за тобой одним женщины бегают, как дворовые собаки.

Однако стоило молодухе освоиться на драккаре, как она разохотилась давать приют в своей гостеприимной шхере всякому, кто не ленился хлопнуть ее по заду. Впрочем, таких находилось не так уж много: сразу по выходе из Овсяного залива варяжская ватага попала в полосу бурь. В Эретре, рыбацкой деревеньке на берегу заводи с каменными вратами по краям, драккары прятались целых три дня. Когда же Ньёрд с Аегиром уняли свою склоку, оказалось, что волны вытолкали ладьи на три десятка шагов от черты прилива.