Злобное змеиное шипение, словно раскалённый докрасна железный прут сунули в бочку с водой.

Призрак утратил на миг человеческие черты, он словно расплылся, оборачиваясь бесформенным облаком. Отца Дружин охватывал леденящий холод, воздух словно сгущался, обращаясь в подобие вязкой болотной жижи, стремительно высасывая саму жизнь — даже сердце могущественного бога билось сейчас всё слабее и медленнее.

В самом деле — зачем призраку какое-то оружие?

(Комментарий Хедина: на этом месте я остановился надолго. Отец Дружин бился, как и полагалось Древнему Богу, устремляясь в схватку с копьём наперевес, алкая поединка, честной схватки один на один. Оставаться сзади, управлять сражением, где бились сотни тысяч воинов с обеих сторон — не для него. Удивительно, что Старый Хрофт и так продержался столь долго.

Но не это заставило меня перечитывать безыскусные строки раз за разом. И не память о рассказах Хагена обо всём, случившемся подле Источника Мимира, когда кипела наша собственная война с Молодыми Богами, где Старый Хрофт вновь сошёлся врукопашную с одним из этих призраков, былых своих врагов. Нет, иное — потому что Боргильдова битва, как я и подозревал, оборачивалась не просто состязанием в числе армий или полководческом искусстве предводителей, нет. Она была сражением за право править Упорядоченным, если можно так выразиться. Молодые Боги не раз уверяли, что именно им Творец вручил «ключи от сущего», доверив распоряжаться созданной Им вселенной; но были ли эти их слова простым хвастовством, искренним заблуждением, глубокой истиной — или же ни тем, ни другим, ни третьим?

Почему я возвращался к этой мысли снова, снова и снова?

Для Истинного Мага всё сущее служит разом и объектом познания, и его же инструментом. Нас не создавали никакие боги или силы, мы возникли «сами собой, волей Упорядоченного», как говорили наши давно сгинувшие наставники. Тогда «воля Упорядоченного» казалась мне просто фигурой речи. Потом были слова Орлангура в миг нашей «победы», если, конечно, считать её таковой. Но был ли великий Дракон Познания вполне искренен? Для него ведь не существовало и не существует ни правды, ни лжи, он вне наших оценок и мнений. Он мог сказать то, что нам требовалось услыхать в тот миг, не более того.

Так вот, явила ли себя та самая «воля Упорядоченного» на Боргильдовом поле? Для Отца Дружин чеканные строчки о справедливости силы, о праве победителя заключали в себе ясную и не допускающую толкований истину. Кто сильнее, тот и прав, всё понятно. Ярлы и таны восточного Хьёрварда превыше всего ставили «божий суд», поединок, на котором, убеждены были они, боги не могут отдать победу неправому.

Именно её, чужую волю, Упорядоченного ли, кого-то ещё, искал я в рассказе о Боргильдовой битве.

Что несли с собой Молодые Боги такого, чем не обладали боги Древние, Один и его сородичи?

Не просто силу. Не просто недоступное для Одина и асов волшебство.

Готовность других умирать во имя Ямерта?

Может быть. Но другие умирали и во имя Одина. Другие умирали и во имя Ракота, когда тот подступил к самому Обетованному. А также и во имя Молодых Богов, уже при нашем последнем — и успешном — штурме. Да, может быть — но требовалось что-то ещё.

И вот именно это ускользающее «ещё» и не давало мне покоя.)

Смертный холод, холод могилы, последнего приюта траллса, раба. Воинам пристойно огненное погребение, недаром в пророчестве вёльвы говорилось об огромном корабле, охваченном пламенем, на котором уйдёт в свой последний путь Бальдр.

Но не зря рука Отца Богов чертила руны, уносимые назад ветром стремительной скачки. Руны всего, что живёт и дышит в Хьёрварде, в Митгарде, в Муспелле. Руны жизни, а не смерти.

(Комментарий Хедина: руны жизни и смерти. Казалось бы, вот прямое указание — магию смерти использует новое, идущее старому на смену, расчищающее себе место, руны жизни — напротив, старое, что тщится продлить собственное существование. Замысловато, не спорю, но, если побеждает именно такая сила в споре богов — то не есть ли именно это непосредственным свидетельством той самой «воли Упорядоченного»? Ведь то же самое, не имеющее отношение к милосердию, мы видим в живом мире — новое рождается на костях старого, зачастую выступая не только могильщиком, но и убийцей.)

Огонь и вода, лёд и ветер, земля и море — всё живое ведёт вечный бой со смертью, и временные её победы всё равно не значат конечного торжества. Даже после Рагнаради, после гибели старого мира на его месте должен был воздвигнуться новый.

Отца Дружин разом охватили и зной, и мороз, его точно подхватила незримая морская волна, а в спину задул лихой северный ветер. Мороз тоже оказался совсем другим, не холодом гнилой ямы, но бодрящим, звонким морозцем юной зимы, которой в радость игры с белым снегом.

Серая мгла вокруг Одина словно вспыхнула изнутри. Ничто становилось чем-то, воплощалось в одну из стихий, которыми управляли руны.

(Комментарий Хедина: ого! Так что ж это, получается, Отец Дружин первым применил известный способ борьбы с призраками — наделение их плотью, успешно использованный мною при отражении штурмов Хединсея?!)

Слейпнир насквозь пронёсся сквозь рухнувшее наземь бесформенное нечто. Уже не призрачное. Там творилось немыслимое — горели вода и лёд, горел снег, распадался золою камень, вместо дыма вздымались вверх клубы густого пара, но то был обычный пар, а не злобная серая хмарь.

И долгий, жуткий, постепенно угасающий бесплотный вой стал последним, что успел сделать враг Отца Богов.

Старый Хрофт замер, тяжело дыша. Чертить руны — такое не даётся даром. Семеро светящихся исполинов качнулись, словно заволновавшись, и владыка Асгарда услыхал разнёсшееся над полем:

— Ты одолел Яала, именуемый Одином. Что ж, ты силён. Но посмотри, что с остальными твоими сородичами?

Пустота вокруг Старого Хрофта, далеко впереди темнеет масса сражающихся. Эйнхерии, как и задумывалось, стиснули с боков воинство Семерых, ярко пылает огненный меч Сурта, отсюда он кажется исполинским, словно вековая сосна, и каждый его взмах оставляет во вражьих рядах настоящую просеку. Там всё идёт, как задумано, но здесь — …

Горло сжимает словно невидимая рука.

Колесница Тора перевёрнута, Тангиост и Тангризнир застыли неподвижно, бесформенными грудами окровавленного мяса торчат белые обломки костей. И сам рыжебородый сын Йорд из последних сил пытается приподняться, опираясь на Мьёлльнир — однако волшебный неотразимый молот покрывает сплошная ржа, почти неотличимая от человеческой крови.

Вот упавший на одно колено Хеймдалль, меч его сломан, и сам Мудрый Ас недоумённо глядит на оставшийся в руке короткий обломок.

Ничком лежит Тюр, храбрейший из храбрых, меч его словно сам собой плавает в воздухе над его затылком, меж вытянутых бесплотных «рук» облачённого в синий плащ призрака.