Пробормотав ругательство, от которого у его сестры покраснели уши, он бесцеремонно плюхнулся в кресло.

– Расскажи мне, что здесь произошло за минувшую неделю.

Лотти грациозно опустилась в стоящее рядом кресло, аккуратно разлила чай.

– А что, по-твоему, могло случиться? К нам приходили на примерку платьев, мы брали уроки танцев, хороших манер, занимались французским, ездили за покупками и знакомились в основными правилами, которые, как я полагала, известны всем. Ты, например, знал, что она понятия не имеет, что такое устрицы и что с ними делать?

Маркус принял из рук сестры чашку с чаем и тут же отставил ее в сторону.

– Да, да, мог бы и догадаться. Но как она жила? Она счастлива? И где она вообще?

– Бог мой! Она наверху, учится делать реверансы. Ты увидишь Фантину на ее первом балу, не раньше.

Маркус заскрежетал зубами, но Лотти оставалась непреклонной.

– У меня слишком мало времени, чтобы привести ее в форму, Маркус, и я не хочу, чтобы ты нарушил ее душевное равновесие. Ей многому еще придется научиться.

Маркус что-то заворчал прямо в чашку; умом он понимал мудрое решение сестры и соглашался с ее требованием не отвлекать Фантину, но, тем не менее, продолжал негодовать. В конце концов он с кислой миной повернулся к сестре и спросил:

– Но она счастлива? Ты ей сказала, почему я не приезжаю?

Лотти кивнула.

– Я ей все объяснила, и, по-моему, она правильно меня поняла. Выглядит она счастливой. Одному богу известно, как ее обожают слуги. Кажется, она всегда находит для них нужные слова.

Маркус вздохнул, несколько ободренный.

– А как ее манеры? Многому еще придется научиться?

– Не просто научиться. Эти вещи должны войти у нее в привычку. Нельзя, чтобы она постоянно переходила на кокни, когда выходит из себя. Хотя должна заметить, что она довольно мило управилась с мистером Томпсоном.

Маркус расправил плечи, почти с мольбой глядя на сестру.

– Мистером Томпсоном? Мистером Эдвином Томпсоном, сыном барона Томпсона из Бирмингема? Его она принимает, а меня нет?

Лотти нахмурилась и поставила чашку на стол.

– Он всего лишь заходил поговорить с Кристофером. Ты же знаешь, что мы соседи, наши усадьбы граничат друг с другом.

Маркус отмахнулся от предысторий.

– Помню-помню, но что случилось?

– Ничего! Он остался на чай. И Фантина была само очарование. – Маркус заметил, как у сестры на лице заиграла улыбка. – Откровенно говоря, похоже, он увлекся Фантиной. Да будет тебе известно, в Лондоне он ищет себе жену. Я уже начинаю подумывать, что они с Фантиной могли бы стать хорошей парой.

– Господи, Лотти! – задохнулся от возмущения Маркус. – Она здесь всего неделю, а ты уже ведешь ее к алтарю!

Улыбка его сестры стала еще шире.

– К алтарю ее поведу не я, а мистер Томпсон.

Маркус нетерпеливо заерзал, едва не перевернув чашку.

– Слишком рано думать о мистере Томпсоне, – отрезал он. – Пусть съездит на балы, посетит приемы…

– Разумеется, посетит! – улыбнулась Шарлотта. – Я всего лишь заметила, что мистеру Томпсону она очень понравилась. И он ей тоже, если уж говорить откровенно. Он еще дважды заходил на чай, а завтра мы пригласили его на ужин. Нет, ты не можешь прийти, – заявила она еще до того, как он задал свой вопрос. – Мне кажется, ты не в том настроении, чтобы присутствовать на этом ужине.

Маркус хотел съязвить, но придержал язык. Лотти и так слишком часто сносит его плохое настроение – нельзя и дальше пользоваться ее добротой. Но мистер Томпсон! Лично он против этого человека ничего не имел. В действительности Томпсон являлся образчиком истинного англичанина, честного, с высокими моральными принципами.

– Он просто не пара Фантине, – проворчал Маркус.

Он даже не понял, что произнес это вслух, пока сестра не прервала его размышления, негромко напомнив:

– По-моему, это Фантине решать, разве нет?

Маркус поджал губы, не желая ввязываться в перепалку. В ответ он встал с кресла, подошел к холодной каминной решетке.

– А как у нее с танцами, умением держать себя и тому подобное? Она делает успехи?

Маркус оглянулся, увидел, как Лотти несколько настороженно пожала плечами.

– Она взялась за учебу как одержимая.

– Значит, у нее все хорошо? Она учится.

Лотти вздохнула.

– Она не сводит с меня глаз и учится при этом одному Богу известно чему. Клянусь тебе, она копирует меня даже во сне.

Маркус кивнул, осторожно наблюдая за выражением лица своей сестры.

– Но это же к лучшему, разве нет?

– Конечно, – медленно произнесла она. – Меня очень радует ее прогресс. – Но тон, каким это было сказано, свидетельствовал об ином.

– Лотти, скажи мне, в чем дело?

Она ответила не сразу, и Маркус вынужден был подождать, пока она отхлебнет чая. Наконец Шарлотта поставила чашку на стол.

– Понимаешь, мы с Фантиной практически не разлучаемся. И тем не менее я все равно ничего о ней не знаю. – Она потянулась за чайным пирожным, отложила его назад, стала разминать оставшиеся на пальцах крошки. – Маркус, она принялась за учебу как женщина, которая учит новую роль. Ее поведение стало образцовым, но я не знаю, насколько оно стало частью ее натуры. – Она нахмурилась, чувствуя неловкость. – Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Мне кажется, понимаю, – вздохнул он. – Манеры Фантины, как и все остальное в ней, похожи на платье, которое она натягивает, а потом с легкостью снимает. За ними нет человека.

– Вот именно!

Маркус сделал несколько шагов по комнате, оказался перед креслом, в котором сидел, и вновь неуклюже устроился в нем.

– Мне слишком хорошо известно, в каком неуютном положении ты оказалась. Ты хочешь узнать о ней больше, проникнуть в ее тайны, понять, кто она на самом деле…

– Ты все правильно понимаешь!

– Еще бы! – Он взял чашку и задумчиво уставился в темную жидкость. – К сожалению, Фантина нелегко открывается окружающим. Даже собственный отец не очень хорошо ее знает.

Лотти подалась вперед, добавила немного горячей воды в его чашку. И заговорила ровным голосом:

– А кто ее отец? Почему он не представит ее свету? Фантина никогда ничего не говорила о своей семье.

Маркус покачал головой

– И я не могу. Но частично удовлетворю твое любопытство: она благородного происхождения, но отец не может ее представить обществу. Так сложились обстоятельства.

– Значит, незаконнорожденная. Этого я и боялась, – призналась Лотти.