— О, отнюдь! Благодарю вас, — расплывшись в улыбке, произнес драматург. — Что же касается нашей беседы, я вам вот еще что скажу: вы когда-нибудь замечали, как Плутишка Хорек, выйдя на сцену, чешет за ухом?

— Нет, — сознался Лайам. Ему и в голову не приходило присматриваться, что, когда и в какой части тела чешет Хорек.

— Ну, время от времени он это проделывает. Зрители думают, что он чешется для пущего смеха, но это не так. — Кансаллус сделал паузу и загадочно улыбнулся. — Он почесывает шрам — шрам, оставленный зубами некой особы.

— Роры? — предположил Лайам и получил в ответ энергичный кивок.

— Хорек — он, конечно, совсем не насильник, но и не проворонит случая запустить руку под юбки какой-нибудь оказавшейся рядом девицы, и мы в труппе ему в том не мешаем — обычно даже уступаем право первой попытки. Так получилось и тут. Когда года два назад Рора, заручившись поддержкой брата, только-только пришла наниматься в театр, мы отошли в сторонку и пропустили Плутишку вперед. Назавтра он явился на репетицию с перевязанной головой и сообщил, что эта девица защищает свою добродетель яростнее дикой кошки. С тех пор все наши повесы оставили Рору в покое. Дикая кошка есть дикая кошка, Ренфорд, она может не только ранить, но и убить. Лучше присмотрите себе более покладистую особу.

— Я буду иметь это в виду. А теперь мне пора.

— Скажите-ка мне напоследок еще одну вещь, дружище Лайам, — остановил его Кансаллус. — Я заметил у вас на боку сумку для письменных принадлежностей. Вы, случайно, не драматург, как и я?

— Нет, — ответил Лайам, с удивлением глядя на собеседника. — Я всего лишь ученый — и то не по склонностям или заслугам, а по воле судеб.

— Превосходная новость! — воскликнул Кансаллус и улыбнулся еще шире. — Вокруг театра и так ошивается более чем достаточно бумагомарак, воображающих, что они умеют писать пьесы. Мне очень неприятно было бы обнаружить, что вы угостили меня ужином лишь затем, чтобы в дальнейшем отобрать у меня кусок хлеба.

* * *

Посмеиваясь, Лайам зашагал по темным улицам, ориентируясь лишь по звездам и встречающимся изредка факелам. Кансаллус оказался великолепным источником сведений разного рода, и притом неплохим собеседником. Не то чтобы Кессиас был плох — но эдилу недоставало живости драматурга и его острого языка.

Ночь выдалась холодной и казалась еще холоднее после теплого зала таверны. Двери «Золотого шара» были все еще открыты, но Лайам прошел мимо, размышляя о том, что же сегодня вечером делает Рора.

Улицы были пустынны и тихи — лишь изредка издали доносились какие-то голоса. Однажды Лайаму померещился звук чьих-то шагов за спиной. Он обернулся, но тут же услышал хлопанье крыльев и воркование голубей и с облегчением улыбнулся. Кессиас, возможно, не обладал сыскными талантами, но за четыре месяца довольно-таки частых ночных прогулок Лайама ни разу не попытались ограбить, и это свидетельствовало в пользу эдила. Улицы Саузварка были очищены от людского отребья, хотя что творится под кровлями зданий, никто, конечно, ведать не мог.

И тем не менее Лайам поймал себя на том, что он чаще обычного оглядывается через плечо и не может отделаться от ощущения, будто за ним наблюдают. Он невольно прибавил шагу, а добравшись до конюшни, с искренним облегчением перевел дух.

Мальчишка-конюх позволил ему зайти внутрь, погреться и подождать, пока коня оседлают. Усевшись верхом, Лайам почувствовал себя намного уверенней. Он пустил Даймонда рысью и направился за город — к дому Тарквина.

«К моему дому», — напомнил он себе, и эта мысль впервые не вызвала у него чувства неловкости.

И снова дом был освещен, и теплый золотистый свет струился из его окон, помогая Лайаму безлунной НОЧЬЮ отыскать узкую тропку среди камней. Где-то шумел незримый прибой, Отдаваясь в ночи, словно сонное сопение великана. Лайам поставил Даймонда в небольшую пристройку типа сарайчика, мысленно Извинившись перед четвероногим товарищем за ее тесноту. Он подумал было принести одеяло и накрыть Даймонда, но потом заметил, что в пристройке быстро теплеет.

Тарквин позаботился обо всем, — подумал Лайам, успокаивающе похлопал норовистого жеребца по холке и направился в дом.

«Сегодня рано вернулся домой», — просигналил ему Фануил, как только Лайам закрыл за собою дверь. Лайам придержал готовый сорваться с языка ответ до того момента, пока он добрался до кабинета.

Да, сегодня я рано вернулся домой, — любезно сообщил он, глядя на мордочку маленького дракона. — Я решил, что даже убийцам нужно когда-то спать, ведь если им приходится улепетывать от меня с той же старательностью, с какой я за ними гоняюсь, они должны здорово уставать.

«Причина не в этом».

Конечно, не в этом! Зачем я стану тебе врать, если ты можешь читать моя мысли? Я шучу, хотя это, возможно, столь же бесполезное занятие, как я вранье, поскольку у тебя отсутствует чувство юмора.

«Я считаю забавными другие вещи».

Ничуть в этом не сомневаюсь.

Последовало длительное молчание. Лайам задумался, что же может считать забавным Фануил, а дракон просто смотрел на человека желтыми, как у кошки, глазами. В конце концов Лайам решил, что чувство юмора магических тварей выше его разумения, и снова вернулся мыслями к ужину в Веселом комедианте.

Есть хочешь?

«Да».

— Сейчас я что-нибудь раздобуду.

Голова дракончика грациозно склонилась. Лайам направился на кухню, представляя себе шмат сырого мяса и одновременно стараясь его захотеть. Он обнаружил, что эта процедура уже не представляет для него особого труда, я это открытие вызвало у него смешанное чувство удовлетворения и брезгливости.

Фануил тут же — с обычным рвением набросился на еду. Лайам несколько минут понаблюдал за ним, потом принялся рассеянно бродить по кабинету. Пустой хрустальный графинчик все так же одиноко стоял посреди пустого стола. Лайам взял его в руки.

«Кровь девственницы» Эта надпись больше не вызывала у него прежнего отвращения. Она превратилась в обычные письмена, лишенные особого смысла. Беспорядочный набор букв, который он сумел расшифровать.

Интересно, почему посуда пуста и почему этикетка ее перечеркнута?

«Что такого важного в этой посудине? В ней ничего нет. Что может быть важного там, где ничего нет?»

— Не знаю. Но могу узнать если ты дашь мне поразмыслить, — сказал Лайам. Дракончик в ответ промолчал, но явно принял слова человека к сведению. Лайам скрестил руки и повернул графинчик так, чтобы он был виден дракончику.

— Для заклинания, с которым Тарквин работал, кровь девственницы не требовалась — верно? В тексте заклинания она не упоминается. Но Тарквин держал эту посудину на столе — а он никогда не ставил вещи куда попало. Ты сам об этом мне говорил. Значит, случилось нечто значительное, заставившее Тарквина забыть о своей аккуратности.