В 1992 г., в промежутке между работами и несколько страдая от безделья, я решил написать путеводитель по ароматам. Подтолкнул меня к этому мой друг Дэвид Армстронг, который, явно устав от моих лирических рассуждений о парфюмах, предложил привести мысли в систему и изложить их на бумаге. Я обосновался в парижской квартире своей матери и набросал несколько обзоров, после чего начал ходить по издательствам в надежде, что кого-нибудь это заинтересует. Единственным издателем, проявившим интерес, был владелец маленькой фирмы, который начал выпускать серию путеводителей по тайным удовольствиям (виски, предметы роскоши и т. п.) и хотел продолжения. Мне заплатили какие-то крохи, обложку сделали какую-то кошмарную, но книжку напечатали и распродали.

Вряд ли в то время я мог представить, что эта маленькая страшная книжица откроет для меня так много дверей. Начнем с того, что ее прочитали парфюмеры и, никогда не слышав моей фамилии, решили, что ее написал кто-то из «своих» под псевдонимом. В конце концов, кто еще может так серьезно относиться к парфюмерии? Недоразумение прояснилось, когда парфюмер Жиль Роме из Quest International пригласил меня на встречу с мастерами. Мы прекрасно провели время: они были рады поговорить с человеком, которому нравится их работа, а я чувствовал себя как мальчишка в кондитерской лавке. Когда они по глупости поинтересовались, что могут для меня сделать, я ответил: «А можно мне провести неделю в лаборатории?» Вскоре мне был предоставлен свободный доступ. Парфюмерная лаборатория – весьма странное место, своего рода аптека ароматов. В компании Quest пять или шесть женщин в лабораторных халатах сидят на рабочих местах с пипетками и электронными весами. Перед каждой большая страшная металлическая штуковина вращает ряд полок с помощью цепного механизма на электроприводе. Таким образом у них под руками может оказаться любой из трех с чем-то тысяч флаконов. На каждом рабочем месте – телефон, по которому парфюмер делает заказ. Заказ представляет собой длинный перечень сырьевых материалов, каждый со своим весом в формуле. В глубине лаборатории – холодильник, где и хранятся все материалы: множество полок с флаконами, банками, бутылками. В холодном воздухе господствует тот особый запах, который, по-моему, объединяет все парфюмерные компании – своего рода неописуемый химический тутти-фрутти, скорее многокрасочный, чем приятный. За неделю «работы» я, помимо того, что узнал все сплетни про парфюмеров, сделал себе ускоренный курс по категориям запахов и дескрипторам. Когда сомневался, то спрашивал окружающих. И ушел оттуда с ощущением счастливого человека.

В 1992 г. обонятельные рецепторы уже были открыты, но не существовало прямого доказательства, что они действительно чувствуют молекулы. Я чувствовал, что здесь много места для размышлений и, будучи сотрудником института Пастера, решил совместить проект по изучению протекания электронов через белки с выяснением, не влияет ли на этот процесс присутствие маленьких молекул запаха. Это был чисто биофизический проект. Многие важные решения в нашей жизни принимаются из эстетических, порой даже сентиментальных соображений. Мне нравилась биофизика как социологический и одновременно научный феномен. Она была очень развита в России, и я проводил там много времени. До распада СССР страны Варшавского договора почти полностью контролировали этот рынок. У них был избыток чрезвычайно грамотных специалистов по физическим наукам, и в 1960-е гг. многие из них переместились в область биологии. Главным условием для существования биофизиков оказалось, судя по всему, избыточное количество физиков, которые по тем или иным причинам находили для себя неудовлетворительной атмосферу чистой физики и следовали примеру Шредингера[83] в надежде колонизировать богатые земли биологии.

Осмотревшись, они верно отметили, что большинство биологов прискорбно невежественны в точных науках, но сделали из этого неверный вывод, что это является причиной замедленного развития биологии. На самом деле биологи, действительно, никогда не принадлежали к интеллектуальной элите. Мне ли это не знать – я сам такой. Но нельзя оспорить тот факт, что Жизнь – самый трудноразрешимый и сложный феномен из всех известных. Попытка реконструировать жизнь – сложнейшая проблема даже для выпускников института Ландау. Распад СССР имел двойственный эффект. Он стал причиной массового исхода биофизиков Восточного блока, а затем – временного сокращения оборонных бюджетов Запада, что внезапно сделало очень привлекательной область биомедицины. Действительно, пока мы не решили проблему рака, дегенеративных заболеваний или смерти, биомедицина – это то, во что вкладывают деньги, а Наука гораздо ярче процветает вблизи финансовых источников.

Как бы то ни было, меня тоже интересовали деньги биофизики. Где искать? Один американский коллега подсказал, что Управление военно-морских исследований США (ONR) ведет программу по запахам и финансирует проекты по всему миру. Читатели, не знакомые с тем, как функционирует наука, не смогут оценить, насколько это большая редкость. Большинство финансирующих учреждений поддерживает проекты только в своих странах[84]. Объясняют это обычно тем, что гораздо сложнее контролировать проекты, выполняемые в других странах, но с учетом того, что: а) финансирующие организации не в состоянии отслеживать проекты, которые реализуются у них под носом, и б) дешевле слетать из Лондона в Америку, чем в Эдинбург, этот аргумент не выдерживает никакой критики. Главная причина, разумеется, в том, что с деньгами идет покровительство, а феодальная система науки любит оказывать услуги там, где может получить что-то взамен.

С этой научно-исследовательской организацией ВМС США я уже сталкивался несколькими годами ранее на одном конгрессе. Я стоял в опустевшем зале рядом с большим плакатом, информирующем о моей работе, чувствуя себя как проститутка на излете карьеры, и вдруг ко мне подошел представительный мужчина лет сорока пяти, в темном костюме. Некоторое время он изучал плакат, потом обернулся ко мне. У него была странная дикция со сжатыми челюстями, характерная для образованных русских, владеющих американским английским. Он спросил, нет ли у меня возражений против того, чтобы его организация оказала финансовую помощь моей работе. Естественно, мы разговорились. Его звали Игорь Водяной, он был биофизиком, уроженцем России, и в тот момент занимал должность руководителя программ финансирования ONR. Когда я подал заявку о запахах, он продолжал занимать прежнюю должность. Верная своему военному статусу, ONR, как была, так и остается роскошно недемократической организацией, в которой решения принимает капитан, а не собрание экипажа. Поскольку ни я, ни Игорь Водяной не имели никакого отношения к академическим исследованиям в области запахов, я с удовольствием могу сказать прямо: он, пожалуй, оказал большее влияние на развитие ольфакции, чем любой другой ученый, работавший в этой области. В принципе, то, что хотел профинансировать Игорь Водяной, и то, что ему понравилось, оказалось самым интересным исследованием в этой области. Приятным бонусом к этому прилагались ежегодные встречи Грантополучателей в Маринленде, причудливом, сохранившемся с 1950-х гг. прообразе воплощения всех самых амбиционных стремлений. Я подал заявку на скромную сумму и получил ее.