И в самом деле, во время ответного визита в Брюссель в 1910 году Вильгельм сделал все, чтобы успокоить бельгийцев. Он сказал ван дер Эльсту, что Бельгии не следует опасаться Германии. «У вас не будет оснований для жалоб на Германию… Я отлично понимаю позицию вашей страны… Я никогда не поставлю ее в ложное положение».

Большинство бельгийцев ему верило. Они всерьез принимали данные им гарантии независимости. Бельгия с пренебрежением относилась к своей армии, обороне границ, крепостям, всему, что ставило под сомнение договор о нейтралитете.

Безразличие общества к событиям за границей, занятость парламента исключительно внутриэкономическими проблемами привели к тому, что армия пришла в такой упадок, что находилась примерно на уровне турецкой. Солдаты были плохо дисциплинированны, расхлябаны, неопрятны, не отдавали честь, не слушались в строю и отказывались ходить в ногу.

Офицерский корпус был не лучше. Поскольку армия считалась излишней и почти абсурдом, она не привлекала к себе лучших умов или способных и честолюбивых молодых людей. Тот, кто выбирал военную карьеру и проходил через военную академию, впитывал в себя французскую доктрину «порыва», «наступления не на жизнь, а на смерть». Они придерживались поразительной формулы: «Главное в том, что мы должны атаковать. Тогда с нами будут считаться».

Несмотря на все величие идеи, эта формула плохо согласовывалась с реальным положением Бельгии, её доктрина наступления, которая так странно утвердилась в умах членов Генерального штаба, не вязалась с обязательствами Бельгии уважать нейтралитет, что требовало, в свою очередь, ориентации лишь на оборонительную стратегию. Нейтралитет запрещал бельгийским военным разрабатывать свои планы в сотрудничестве с какой-либо страной и заставлял их считать врагом того, кто первым переступит границу, будь то англичане, французы или немцы. В таких условиях трудно разработать четкий план военной кампании.

Бельгийская армия состояла из шести пехотных и одной кавалерийской дивизии по сравнению с тридцатью четырьмя дивизиями, которым, согласно немецким планам, предстояло пройти через территорию Бельгии. Обучение и вооружение бельгийской армии были крайне недостаточны, огневая подготовка низкой: запасы боеприпасов позволяли проводить стрельбы всего два раза в неделю из расчета по одному выстрелу на человека. Обязательная воинская повинность, введенная лишь в 1913 году, сделала армию еще более непопулярной. В тот год, когда из-за границы были слышны грозные раскаты приближающейся бури, парламент неохотно согласился увеличить численность армии с 13 до 33 тысяч человек, но средства на укрепление обороны Антверпена обязался выделить при условии, что расходы на это будут возмещены за счет сокращения длительности военной службы. Генеральный штаб был создан только в 1910 году по настоянию короля.

Эффективность этого органа была ограничена глубокими расхождениями во взглядах входивших в его состав офицеров. Одни отстаивали наступательный план, в соответствии с которым армия при угрозе войны сосредоточивалась на границах. Другие выступали за оборонительную стратегию и предлагали сконцентрировать силы на внутренних рубежах. Третья группа, в которую входили король Альберт и капитан Гале, ратовала за оборону на позициях, находящихся в максимальной близости от угрожаемых границ, чтобы не подвергать риску коммуникации, ведущие к укрепленной базе в Антверпене.

Пока на европейском горизонте сгущались тучи, офицеры бельгийского штаба растратили энергию на споры, так и не разработав плана концентрации войск. Их затруднения усугублялись еще и тем, что они не могли решить, кто же будет их противником. Наконец был выработан компромиссный проект, составленный лишь в общих чертах, без железнодорожных графиков, указаний пунктов снабжения и казарм.

В 1910 году короля Альберта пригласили в Берлин, так же как девять лет тому назад его дядю. Кайзер устроил в его честь королевский обед, стол был украшен фиалками и накрыт на пятьдесят пять персон, среди присутствующих были военный министр генерал Фалькенхайн, министр имперского флота адмирал Тирпиц, начальник Генерального штаба генерал Мольтке и канцлер Бетман-Хольвег. Бельгийский посол барон Бейенс отметил, что король выглядел весь обед необычно мрачным. Он видел, что после обеда король разговаривал с Мольтке. Лицо Альберта, слушавшего генерала, с каждой минутой все больше темнело. Покидая дворец, король сказал Бейенсу: «Приходите завтра в девять. Я должен поговорить с вами».

Утром он совершил прогулку с Бейенсом от Бранденбургских ворот, мимо блестевших белым мрамором и застывших в героических позах скульптур Гогенцоллернов, заботливо укутанных туманом, до Тиргартена, где они смогли поговорить «без помех». Альберт признался, что уже в начале своего визита он был шокирован кайзером, когда на одном из балов тот указал ему на генерала фон Клюка, который, по его словам, выбран «возглавить марш на Париж». Затем вечером накануне обеда кайзер отвел Альберта в сторону для личной беседы и разразился истерической тирадой против Франции. По его словам, Франция не прекращала провоцировать его. Из-за позиции, занятой этой страной, война с ней не только неизбежна, она вот-вот разразится. Французская пресса наводнена злобными угрозами в адрес Германии, закон об обязательной военной службе явился враждебным актом, и движущая сила всей Франции кроется в ненасытной жажде реванша. Альберт попытался разубедить кайзера — он знает французов лучше, каждый год посещает эту страну и может заверить кайзера в том, что этот народ не только не агрессивен, но, напротив, искренне стремится к миру. Напрасно. Кайзер продолжал твердить о неизбежности войны.

После обеда этот припев подхватил Мольтке: «Война с Францией приближается, на этот раз мы должны покончить с этим раз и навсегда, вашему величеству трудно представить, каким неудержимым энтузиазмом будет охвачена Германия в решающий день».

Германская армия непобедима, ничто не может противостоять натиску тевтонцев, ужасные разрушения отметят их путь, их победа не вызывает сомнений.

Обеспокоенный причиной этих поразительных откровений, а также их содержанием, Альберт мог лишь прийти к выводу, что они были предназначены для того, чтобы запугать Бельгию и заставить ее пойти на сговор с Германией. Очевидно, немцы приняли определенное решение. Нужно было предупредить Францию. Он дал инструкции Бейенсу информировать обо всем Жюля Камбона, французского посла в Берлине, и попросить передать эти сведения в самых сильных выражениях президенту Пуанкаре.

Позднее он узнал, что майор Мелотт на том же обеде выслушал от Мольтке еще более поразительные вещи: война с Францией «неизбежна», она намного «ближе, чем вы думаете». Мольтке, обычно проявлявший большую сдержанность в разговорах с иностранными военными атташе, на этот раз «распоясался». Судя по его словам, Германия не хочет войны, однако Генеральный штаб «находится в состоянии готовности натянутого лука». Он сказал, что «Франция должна решительно прекратить провоцировать и раздражать нас, ибо в противном случае нам придется прибегнуть к действиям. Чем скорее, тем лучше. Мы сыты по горло этими постоянными тревогами». В качестве примеров этих провокаций, не считая «крупных дел», Мольтке назвал холодный прием, оказанный германским авиаторам в Париже, и бойкот парижским обществом майора Винтерфельда, германского военного атташе. На это горько жаловалась мать майора. А что касается Англии, что ж, германский флот создан не для того, чтобы прятаться в гаванях. Он пойдет в наступление и, возможно, будет разбит. Пусть Германия потеряет свои корабли, но Англия утратит свое господство на морях, которое перейдет к Соединенным Штатам. Только они окажутся победителями в европейской войне. Англия это знает, сказал генерал, сделав неожиданный логический поворот, и, вероятно, останется нейтральной.