Еще через полгода его командировали в Правление КВЖД, а мы после этого жили в Харбине до 1934 года. В 1931-м папа работал в генконсульстве СССР в качестве драгомана при консуле Мельникове[191].

В июле 1934-го мы вернулись в Москву. В Москве папа работал в Государственном словарном энциклопедическом издательстве в качестве научного работника. Писал книгу “Быт, нравы и обычаи Китая”, составлял словарь географических названий Маньчжурии и Монголии.

Он был арестован 1 сентября 1937 года. 17 октября он был расстрелян. Но мы об этом узнали только 16 апреля 1957-го, когда он и мама были реабилитированы постановлением Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Маму арестовали 11 сентября, а расстреляли 21 октября по обвинению в шпионаже в пользу Японии, как и папу.

У мамы было 3 сестры, мама—старшая. Средняя—Евгения умерла в Харбине. Младшая — Елизавета вышла замуж за поляка и уехала в Варшаву. Бабушка переехала к ним в Варшаву из Харбина. А дед погиб в плену у немцев в мировую войну.

В Харбине мы жили рядом с кинотеатром “Желсо”, в 1932 году пострадали от наводнения. В 1929-м после конфликта с китайцами все служащие ушли из Правления КВЖД в знак солидарности с советскими. Папа стал работать в советском журнале “Вестник Маньчжурии”. Рядом жили два брата — Федор и Василий Нечаевы, Рассохины. Мы у них по очереди собирались.

Мы ничего не знали о том, что здесь происходит, а папа очень хотел вернуться. Хотел на родину, в Бобров съездить. Когда японцы заняли Харбин, папа боялся, что они его заграбастают.

Я работала геологом, по 8—9 месяцев в экспедициях. Когда папу с мамой арестовали, я тоже была в экспедиции, в командировке и не знала ничего. Арестовали их очень поздно. Я приехала с поля, мама дома еще была: “папа арестован”. Вид у нее был ужасный. Через три дня я снова уехала, а когда вернулась, мамы уже не было...

Вернулась домой, а там чемоданы открытые стоят. Всю ночь я просидела. Задремала и увидела сон: как будто мы с мамой в густом сосновом лесу. Темно. И вдруг сосны все начинают падать. А мама говорит: “теперь все на меня скажут, что это я сделала”.

Мой брат пытался их найти, но ему сказали, что они арестованы и высланы без права переписки. Мы не представляли, что все это Сталин сделал. Мы все за него были...

В документах папа реабилитирован дважды: 16.04 и 2.07.1957 года.

Папа рвался в Москву, хотел узнать, что с родными. А я все время вспоминала Харбин — это самое счастливое время было. Я не скрывала, что мои родители арестованы, но отношение ко мне никак не изменилось. Мне собирались только орден Ленина дать, но не дали...»

Вот теперь все. По крайней мере, пока.

Сколько раз они меня заставят

Жизнь мою трясти-перетряхать.

И уйдут. И одного оставят,

А потом, как червяка, раздавят

Тысячепудовым: расстрелять!

А. Несмеловю. Моим судьям

В августе 1931 года московские чекисты, следившие за сотрудниками посольства Японии, установили многократные и подозрительные контакты переводчика Юхаси Сигэто, числящегося установленным сотрудником японской разведки, с эффектной дамой лет сорока, недавно приехавшей в Москву из Владивостока—Лютгардой Теодоровной Пашковской. Интернациональная парочка встречалась в самых разных местах и в разное время, в том числе среди ночи на Центральном телеграфе, на квартирах японских дипломатов, оставалась на ночь на посольской даче в Краскове. Агентурная разработка показала, что собственного жилья в Москве у Пашковской не было и она остановилась в пятикомнатной квартире своего знакомого по Владивостоку — профессора японоведения Николая Мацокина.

Временное пристанище прекрасной дальневосточницы вскоре начали посещать и Юхаси, и другие японцы. 5 сентября служба наружного наблюдения зафиксировала как Мацокин, Пашковская и сопровождавший их китаец Чжао Юнь Фу, прихватив с собой несколько чемоданов с вещами, внезапно отравились на Ярославский вокзал. Там они купили билеты (два в одно купе, а один в соседний вагон), сели в курьерский поезд № 2, следовавший до Владивостока (профессор с Пашковской вместе, китаец отдельно) и отправились «на Восток». Представители ОГПУ по трассе следования получили приказ задержать всех троих, но выполнить его сумели лишь частично: в Свердловске чекисты ворвались в купе, где ехал китаец, но не нашли его там. Чжао взяли вместе с Пашковской в ее купе. Однако Мацокина в поезде не оказалось вовсе — выяснилось, что он внезапно сошел в Вятке (до какого пункта назначения был куплен билет, из материалов дела неясно, однако, судя по тому, что ждали его в Свердловске, чекисты имели основания думать, что профессор должен был продолжить поездку[192]).

Первоначальный осмотр багажа путешественников ничего не дал, но за подложкой бритвенного футляра Чжао оперативники нашли квитанцию еще на один чемодан, отравленный отдельно. Багаж успели перехватить в Ачинске и обнаружили в нем огромную по тем временам сумму валюты — 8 тысяч американских долларов и золото — в слитках и монетах царской чеканки. Как выяснилось в ходе следствия, это был китайский «общак», отправленный во Владивосток маршрут-агентом китайской мафии в Москве — бывшим поваром Мацокина, которого искали, но не нашли в поезде в Свердловске. Впрочем, профессор был арестован очень скоро — 11 сентября. Во время ареста у него изъяли еще 850 долларов и «револьвер системы Браунинг».

Дело поручили вести нашему старому знакомому по Харбину Василию Пудину. Причиной же особого внимания советской контрразведки к этой истории стало то, что Мацокин был не просто профессором, он являлся действующим сотрудником Иностранного отдела ОГПУ, допущенным к святая святых этой спецслужбы, но допустившим несанкционированные контакты с японцами[193].