Некоторых пленников использовали как проводников, лазутчиков, разведчиков, некоторых даже как официальных переводчиков (их аналогами являлись драгоманы оттоманской Турции). Самые ценные говорили на нескольких языках, были сведущи в учтивом обращении, знали пути, дороги и даже тропы. Самый известный среди них, ликийский пастух, родившийся от иранской матери, упоминается в источниках. Он говорил по-гречески и располагал всеми возможностями для проникновения в саму Персию, оставаясь незамеченным. Обращенный в рабство властями своей страны, этот человек пас овец в ущельях Сузианы за 2500 километров от дома, пока греки, в свою очередь, не пленили его во второй раз. Ну и история! И тем более неправдоподобная, что персонажа в том же роде, ликийца-переводчика по имени Фарнух, мы встречаем в 329 году в Согдиане во главе карательного отряда. Ему поручено захватить бунтовщика Спитамена или вступить с ним в переговоры (Арриан, IV, 3, 7). Берусь утверждать, что тот «пастух» был полукровкой и двойным агентом, авантюристом, подобным драгоманам, которых Порта использовала во времена своего расцвета. Этот же пастух последовательно использовался на службе у Дария и Александра. Послушаем Плутарха («Жизнь», 37, 1–2), затем Квинта Курция (V, 4, 3–13), которые оба, похоже, заимствуют историю у Клитарха. «Вторжение в Перейду было связано с большими трудностями, так как места там горные, малодоступные; к тому же страну обороняли знатнейшие персы (сам Дарий обратился в бегство). Но у Александра оказался проводник, который повел войско в обход, кратчайшим путем. Человек этот владел двумя языками, так как по отцу был ликийцем, а по матери — персом. Это, как говорят, и имела в виду Пифия (Дельфийская), предсказавшая Александру, тогда еще мальчику, что ликиец (или Аполлон Ликийский?) будет служить ему проводником в походе на персов…» А Квинт Курций добавляет: царь «призывает к себе недавно взятых пленников, среди которых был один, знающий персидский и греческий языки. Он сказал, что царь напрасно ведет войско в Перейду по горным хребтам; есть лесные тропинки, едва доступные людям, идущим поодиночке, где всё закрыто зеленью и сплетающиеся ветви деревьев делают лес непроходимым… Когда пленник изложил всё это, царь у него спросил, понаслышке ли он знает то, о чем говорит, или видел своими глазами. Тот ответил, что был пастухом и сам исходил все тропинки, что дважды был взят в плен: первый раз персами в Ликии, другой раз Александром. Тут царь вспомнил одно данное на его вопрос предсказание оракула, что проводником на пути, ведущем в Перейду, у него будет ликиец. Итак, пообещав ему награду, соответствующую обстоятельствам и положению пленника, царь приказывает ему вооружиться по македонскому образцу и, помолясь об удаче, показывать дорогу: как бы она ни была тяжела и обрывиста, он пройдет по ней с небольшим отрядом; пусть он не воображает, что там, где он проходил со своим стадом, Александр не сможет пройти ради своей вечной славы. Пленник всё указывал, как труден путь, особенно для вооруженных. Тогда царь сказал: "Возьми меня в поручители, и никто из следующих за мной не откажется идти, куда бы ты ни повел"». Мой дорогой раб! Милый мой палач! Сколько могли стоить подобные пленники, которым командование неоднократно предлагало целые состояния? Разумеется, куда больше, чем простые наемники персидского царя, которых Александр, впрочем, взял себе на службу после того, как летом того же 330 года пленил последних сторонников Дария. Причем с повышенным жалованьем, как мы уже видели в предыдущих главах.

Не осталось никаких точных сведений о цене, по которой в эпоху Азиатского похода покупали и продавали военнопленных. Когда они сопровождали войско, порой возникали такие проблемы, связанные с их охраной, содержанием, питанием, скоростью движения колонны и использованием, что командование предпочитало избавиться от них, вернув («великодушно!») к себе на родину, или оставить в качестве крепостных или рабов в крепостях и новых Александриях (например, пленников, захваченных в Байсун-тау), а то и просто перерезать. Огромное их число было казнено на подступах к Персеполю, потому что «Александр считал это полезным для себя» (Плутарх «Жизнь», 37, 3). «Не только алчность проявлялась в городе (в Персеполе), но и жестокость: отягощенные золотом и серебром победители уничтожали дешевые человеческие тела, умерщвляли всех попадавшихся навстречу, между тем как прежде их стоимость заставила бы проявить к ним жалость» (Квинт Курций, V, 6, 6). Греки считали, что они правы, расспрашивая своих соотечественников, которых персидские солдаты некогда изуродовали, а затем разместили вокруг столицы. Мы можем лишь приблизительно представить себе цены, существовавшие в период кризиса, когда ощущался переизбыток рабочей силы, а денежных средств не хватало, с учетом максимального тарифа 301 года нашей эры, который по зарплате, как считалось, возвращал подданных к ситуации времен расцвета Римской империи. Здесь мы, в частности, видим, что человек в расцвете сил стоил дешевле коня и гораздо дешевле циркового животного, женщина — дешевле мужчины, а пожилые люди не стоили практически ничего. Для людей образованных цена была договорной. Впрочем, африканские и азиатские пленники и пленницы служили в греческом войске не только поварами, лекарями и переводчиками: их использовали на всех работах, особенно на самых тяжелых, земляных, погрузочных, строительных, для перевозки грузов. Кем еще могли быть возведены огромные алтари на берегу Биаса, укрепления (длиной 8 километров!) Александрии в Согдиане, кенотаф Демарата высотой 45 метров и множество других памятников, если не тысячами чернорабочих, пленников, которых греки тащили за собой? Вероятно, именно в азиатских кампаниях греки, в общем-то гуманно обращавшиеся с рабами, научились относиться к ним как к вещам. И именно там родился образец солдата-фанфарона, вруна, деспота и глупца, которого Менандр вывел на сцену в Греции еще до Плавта в Риме и Корнеля в Париже.

К счастью, между переходами и сражениями случались передышки. Были, естественно, перерывы на сон, еду, легкую с утра или при выходе из лагеря, если предстояло идти ночью, и еще один, более плотный прием пищи в конце дня, после перехода или боя; передышки вслед за победами (шесть дней после Исса, месяц после Гавгамел, неделя после смерти Дария); паузы на зимовках, когда холод, снег или дожди препятствовали передвижению. Во время таких передышек воины занимались упражнениями и выполняли различные работы. Некоторые зимовки были укорочены: армия оказалась в районе Кабула в начале декабря, а перешла Паропанисаду и Гиндукуш, когда лед еще не растаял, в марте 329 года, основав Александрию Кавказскую между Бергамом и Чарикаром. Передышки не обязательно служили поводом к бездействию, а скорее использовались для возобновления и пополнения личного состава.

Так, для всадников и знатных македонян передышки были идеальным временем, чтобы предаться охоте, этой излюбленной страсти всех балканских народов. В тот самый момент, когда я пишу эти строки, в самый разгар осени, мои друзья из Килкиса или Родолива в Восточной Македонии охотятся с рогатиной на кабана, устраивают облаву и травлю на лис и оленей, засаду на птиц в лесистых массивах Черных гор, там, где их предки, горные цари, добывали себе пропитание, а также развлекались и готовились к бою. Разница между охотой и войной очень мала. Со времен седой древности охота, наряду с поединками и скачками, является средством определить героев. Сцены охоты изображаются как на микенском оружии XIV века до нашей эры, так и во времена Александра — в виде мозаик на полах царского дворца в Пелле. На фресках могилы Филиппа II в Эгах (около Вергины) изображены крупные животные семейства кошачьих. Вспомним, что во Фракии и Македонии было принято охотиться на львов; когда армия Ксеркса проходила через владения хищников в 480 году, львы никогда не упускали случая напасть на стада. Одним из любимых занятий Александра и его приближенных была охота на львов в царских парках и заказниках в некогда покоренных персами районах Азии. Самые известные заказники находились в Бехистуне, в Сари у мардов и Гургане в Парфиене. Знаменитая охота на льва запечатлена на саркофаге, называемом Александровым, в музее Стамбула: это охота, на которой отличились царь, Гефестион и Лисимах, когда царь Сидона (Абдалоним?) зимой 333/32 года открыл для них свои «сады». Кратер поручил Лисиппу и Леохару отлить в Дельфах статую, также изображающую охоту Александра на львов.