Когда мы наконец закончили веселиться, я встал, отрезал мальчику кусок хлеба и велел ему идти домой – сказать, что папа задержится здесь еще немного, до самого вечера.

Не успел я выставить мальчика, как в дверь ворвалась женщина. И кто же это был? Моя сестра Кать, собственной персоной. Это очень переполошило мою мать, потому что она подумала, будто что-нибудь стряслось с кем-то из детей или к ней есть какой-то срочный вопрос. Редкое всегда удивительно, а сестра обычно к нам не заходила, разве что по случаю.

– Что тебя к нам привело так поздно? – спросил я ее.

– Пади Шемас себя неважно чувствует – с того времени, как приехал из Дангяна. Он до сих пор так и не съел ни крошки. Я пришла попросить для него капельку спиртного.

– А когда он домой приехал, он что же, ни капли ничего такого с собой не привез? – спросила мама.

– Да вот нет. И ни такого не привез, и ничего вообще.

– Да что ему еще с собой привозить, – отозвался веселый Диармад. – Ему в Дангян-И-Хуше и вовсе равных не было – с того момента как вышел из дому и пока не вернулся обратно.

– Лучше пословицы не скажешь, – заметил я Диармаду. – Как говорится, «мнит себе безумный, что он такой разумный». Что про тебя, что про Пади Шемаса.

Кать очень торопилась, ну я и пошел за бутылкой. Она принесла кружечку размером с яичную скорлупку – должно быть, боясь, что пустит меня по миру, если попросит больше. Но я взял кружку в четверть пинты и наполнил ее до краев. Она взяла ее и, благодаря на ходу, выскочила за дверь. Бутылка у меня в руках была Диармада, то есть та самая, из которой я налил ему чашку чуть раньше, и мне не оставалось ничего другого, как протянуть ему бутылку вместе со всем, что там еще плескалось.

– Ой, у меня сейчас лосось обратно по кусочкам выскочит, если я еще хоть чуть-чуть попробую.

Я передал чашку отцу и попросил мне оставить. Он оставил примерно полстакана. Мама только слегка пригубила, и больше ей было не надо. Я налил себе еще один стакан, и это был первый раз, когда я попробовал спиртное с тех пор, как вернулся из Дангяна. Потом я наполнил стакан снова и протянул его Диармаду Красавчику.

– Ох, – сказал он, – ну я же зарекся.

– Ну да, конечно. С чего бы лососю из тебя выскакивать? Это ведь только так говорится.

Диармад пристально посмотрел на меня.

– Ну, возможно, ты и прав, помоги мне Пресвятая Дева. – И осушил стакан.

Диармад задержался у нас, пока не настало время идти спать, и хотя все это время он болтал без остановки, мы так и не дождались, пока он охрипнет. До тех пор пока дядя не выпил последний стакан, моя мама и не знала, какой опасности я подвергал себя из-за Диармада в тюленьей пещере. После этого она первым делом встала на колени и вознесла хвалу Господу, что он спас нас обоих. Мой отец не проявил никакого интереса к этой истории, поскольку прежде и сам часто совершал такие поступки и всегда был хорошим пловцом, только в моем случае опасность была больше, потому что у меня не было простора для маневра.

Когда мы доели ужин, я вышел прогуляться и отправился навестить Пади Шемаса. Я пообещал себе, что обязательно немного над ним позабавлюсь, потому как не испытывал ни малейшего сострадания к его вредной привычке. Он сидел недалеко от огня, куртка спущена с плеч, а во рту торчала трубка, в которой не осталось уже ничего, кроме пепла. Я спросил, не приходит ли он понемногу в себя.

– Да. Но мне бы точно никогда уже не стало лучше, если бы не та капелька виски.

– Сдается, у тебя в трубке ничего нет.

– Нет. И набить ее тоже нечем, мой добрый Томас Крихинь. Думаю, во всем виноват стакан того пойла, которое я выпил сразу, когда мы приехали в Дангян.

– Ты с тех пор, наверно, выпил вдобавок еще пару стаканов того же самого.

– Ой, да к тому времени, как меня забрали, я уже выпил пять стаканов.

Тогда я оставил Пади, этого немощного дьявола (лучшего слова у меня для него не находится). Он, вернувшись домой из Дангян-И-Хуше, не привез своим детям ничего, кроме нужды, и вдобавок к этому загубил себе здоровье. Да и непохоже было, что он исправится – ни завтра, ни вообще когда-нибудь.

Вернулся я к себе домой, а Диармад Клокотун все еще сидел там, и не заметно было у него ни хрипотцы в голосе, ни напряжения в речи, и ни какого бы то ни было намека на усталость. Язык у него не заплетался, аппетит по-прежнему отменный – наверно, потому, что после той живительной капли он и впрямь почувствовал себя на высоте, как и говорил. Моя мать по-прежнему хлопотала вокруг, обустраивая огонь в очаге, перед тем как отправиться спать.

– Клянусь Божьей матерью, – сказал ей Диармад, – тебе бы лучше найти для своего сына дюжую молодую девку, чем скакать вокруг него туда-сюда, как ты делаешь.

– А я его от них и не гоняю, – сказала она. – Мне только лучше будет, появись у него такая хоть завтра. Да видно, не так просто их найти, – добавила она.

– Да ну тебя к дьяволу! Разве в семье Дали, там, на западном острове, по нему не сохнут пятеро? И все только и ждут, кого же из них он выберет. Пять лучших девушек в одной семье из всех, что я в жизни видел, храни их Бог и Дева Мария, – сказал Диармад, и, после того как он всю ночь болтал и курил трубку, голос у него звучал так же чисто и звонко, как у человека на сцене, который едва только начал речь. Не знаю, пересыхало или болело у него горло когда-нибудь вообще.

Увидав Бродягу на следующий день, сразу после обеда, я не сомневался, что он не уйдет, покуда снова не примется обсуждать что-то такое, потому что целый год до этого он сплетничал про всю деревню, кто там женится, кто не женится. К тому же я кое-что знал – с тех пор как мы возили свиней, он сам и пожилая женщина с западного острова затевают что-то насчет сватовства; и, без сомнения, он обещал ей, что скоро начнет как-то продвигаться в эту сторону. Именно этим он и занялся.

Меня как раз не сильно заботила его болтовня, поскольку я ожидал, что и дальше пойдут такие разговоры, а по правде говоря, и моему сердцу они тоже были близки в то время.

– Но только, – сказала мама, возобновляя разговор, – он все еще довольно молод, да и будет таким еще некоторое время.

– А сколько ему сейчас полных лет? – осведомился Бродяга.

– Двадцать два года ему исполнится за три дня до Рождества, – сказала она.

– Так вот, тетушка, мне было всего двадцать, когда я окрутился с этим желтым яблочком. Но супруга из нее оказалась никудышная, – добавил он.

– По-моему, – сказал я ему в ответ, – она гораздо лучше тебя. А ты все болтаешься без дела вдали от дома и уже давно не приносил домой ничего стоящего для бедной женщины, а сам истрепался уже хуже некуда.

– Ох и жалко же мне тебя, дурака! Насколько я потрепан – это еще надо поглядеть, а вот опасен я могу быть гораздо больше, – сказал Диармад Ненормальный.

– Отвяжись ты от меня, во имя Бога и Богоматери, – сказал я ему. – Тебе что, совсем не надо идти сегодня домой, выспаться в своей постели? Ты не боишься, что кто-нибудь уведет у тебя твою бабу? Ведь и в этой деревне полно молодых ребят, так что, если ты сам ее терпеть не можешь, возможно, кому-нибудь из них она нравится больше всех на свете.