В полутемном коридоре царила приятная прохлада и музыка звучала куда тише. Я, стараясь расправить плечи и держать спину ровно, шла вперед, утопая босыми ногами в мягком ворсе ковра – туфли я несла в руках. Мимо проходили смеющиеся парни и девушки, кто-то даже целовался, и это показалось мне неожиданно милым.

В женском туалете и без того не особо трезвые девчонки из 11-го «В» через открытое окно забирали у своих знакомых бутылки с коктейлями. Эти знакомые – взрослые уже молодые люди – подъехали на машине и гоготали, как черти.

– Эй, поехали с нами! – весело крикнул один из них, увидев меня, и, когда я молча показала ему весьма однозначный жест, означающий незамедлительную просьбу отстать, только заржал громче.

– Такая хорошенькая, а манер нет!

Я не стала слушать его дальше и заперлась в свободной кабинке. Несколько минут я просто сидела на крышке унитаза, приходя в себя после танцев, духоты и громкой музыки, а потом, поняв, что парни уехали, а девчонки убежали, вышла из своего укрытия.

Я ПОДОШЛА К РАКОВИНАМ, пустила холодную воду, погрузив в нее руки, и стала рассматривать себя в зеркале напротив, будто видела впервые. И неожиданно сама себе понравилась. Мне шел мятно-бирюзовый цвет платья, и его фасон тоже шел, делая какой-то воздушной и даже хрупкой. Темные, глубокого каштанового цвета волосы были распрямлены и красиво собраны в высокую прическу. Блестящие серьги и кольцо завершали изящный образ.

Я никогда не видела себя такой – с отлично подобранным макияжем, безупречным маникюром и в таком нежном платье. И чувствовала себя двояко: одновременно во мне появились уверенность в себе и понимание, что это ненастоящая я.

Может быть, я просто должна дать себе время привыкнуть к самой себе? А другим? И могут ли видеть меня другие такой? Какой они меня вообще видят? Какой видит Даня?

Этот вопрос казался мне ужасно важным, и я, слегка намочив пылающие щеки и губы, на которых все еще оставалась водостойкая персиковая помада, размахивая туфлями, пошла обратно. В какой-то момент я резко остановилась и, как робот, развернулась на девяносто градусов – заприметила лестницу в стороне, по которой медленно, держась за перила, поднимался Даня, небрежно закинув пиджак за плечо. Меня он не заметил и вскоре скрылся из виду, на ходу ослабляя бабочку.

Я насторожилась и, забыв о своих мыслях, направилась следом за ним. Зачем – и сама не знаю. Неспешно поднялась по лестнице, не забыв приподнять край длинного платья, чтобы не запутаться в нем, и вышла на широкий балкон, с которого открывался отличный вид на реку, мерцающую огнями. Дождь прошел, хотя воздух все еще оставался влажным, а небо сделалось задумчиво-синим, и кое-где – там, где таяли куски холодных облаков, – виднелись тусклые звезды.

Даня неподвижно стоял у самых перил, широких, как подоконник, и, облокотившись на них, смотрел вдаль. Пиджак висел рядом. Я почему-то подумала, что у Матвеева очень красивый и мужественный профиль. Как же все-таки он вырос. Подойти к нему и неожиданно обнять? И сказать: «Я прощаю тебя, дурачок. В честь выпускного». Или прижаться щекой к его спине, вдыхая аромат его одеколона? Или… уйти? Нет, уйти я не могла. И выбрала другой способ завязать беседу – спасибо тебе, пьяная голова.

– Бу! – беззвучно подкралась я к Дане и стукнула у него над ухом каблуками туфель.

Он вздрогнул и резко обернулся, замахнувшись рукой, но вовремя ее опустил.

– Пипетка? Не делай так. Я мог ударить от неожиданности.

– Теперь, значит, девушек бьем?

– Нет, мог бы ударить чисто на автомате из-за испуга, – признался он, разглядывая меня, и вдруг улыбнулся – так солнечно, что у меня потеплело на сердце. – Что ты здесь делаешь?

– Захотела подышать воздухом, нехорошо стало. – Я вернула ему улыбку, сдерживая себя, чтобы снова, словно невзначай, не коснуться его плеча. Широкого, крепкого… Интересно, а какой он без рубашки?

Боже, о чем я думаю?..

– Напилась? – Он приподнял темную бровь.

– Это ты напился, – с достоинством отвечала я. – А я опрокинула пару рюмок.

– Водки? – Иронично приподнялась и вторая бровь.

– Спирта, – буркнула я и поинтересовалась: – А ты что здесь делаешь?

– У меня перерыв, – коротко ответил он.

– Перерыв-перерывчик? – Теперь настал мой черед играть бровями, между прочим, аккуратно выщипанным – приводя их в форму, я невольно плакала, проклиная всех тех, у кого брови нормальные. – Как говорится, между первой и второй перерывчик небольшой? Я имею в виду, первой и второй бутылкой бухла, – уточнила я занудно, ибо не питала пустых иллюзий, что Матвеев пьет только воду и газировку.

– У тебя лексикон, как у алкоголика со стажем, – поморщился он.

Я философски пожала плечами.

– Какой есть. Серьезно, сколько ты выпил? И чего?

– А ты? – вопросом на вопрос ответил Даня.

– Три бокала нектара, – хихикнула я, зябко поджимая ноги – пол на балконе был холодным. Даня это заметил, вдруг подхватил меня и посадил на край перил. Сердце зазвенело, как хрустальный бокал, по которому ударили ножом. Звонко, тонко, настороженно.

Господи, какой он красивый, какой родной. И голова кружится – то ли от алкоголя, то ли от нашей близости, то ли от высоты, которая никогда не внушала мне доверия.

– Не то чтобы я трусиха, но я боюсь высоты. Кажется, я сейчас упаду, – задумчиво поведала я.

– Не бойся, я буду тебя держать, – утешил Даня и положил мне руку на спину, чуть выше талии, будто и правда собрался меня ловить.

И снова мурашки. И сердцебиение. Что ты со мной делаешь?..

– Точно? Я не хочу умирать молодой.

– Тут лететь-то два этажа, – отмахнулся он. Мол, зря переживаешь.

– Ну да, в твоем послужном списке такого нет, – согласно закивала я.

– Какого – такого, Даш? – не понял Матвеев.

– Ты никогда не сбрасывал меня ниоткуда, – задумчиво ответила я, перебирая в голове многочисленные детские происшествия, когда Данька был прежним собой и доставал меня с особым удовольствием и упорством.

– Сбрасывал, – тотчас возразил он. – С забора.

И осекся, словно не хотел говорить об этом.

– Я не помню, – тепло улыбнулась я.

Но вовремя одернула саму себя. А потом мысленно отругала – опять я пытаюсь уйти в эти детские воспоминания, забывая, что они – вода. Просачиваются между пальцами и уходят, и человек, с которым они связаны, тоже уходит. Течение жизни относит его в Другую сторону. Нет ни одной веревки, которая бы тянулась бесконечно долго, нет ни одного воспоминания, которое будет удерживать вместе так далеко разошедшихся людей, если один стоит на месте, а второй скрывается за горизонтом.