наружу, немного постоял, глядя на Неву, а потом снова повернулся к своему товарищу.

– Так кто такая эта Ганская?

– О, ты не забыл ее имя, – одобрительно кивнул Сагтынский. – Она живет здесь, наверху. Вон окна ее гостиной.

Дубельт, придерживая цилиндр, посмотрел вверх.

– Она – мой агент. Третья экспедиция оплачивает ее проживание. Пойдем, я тебя представлю. Тебе понравится. А может, и нет, но главное не это.

Они вошли в парадное, отдали шляпы и пальто слуге, потом по широкой лестнице стали подниматься на третий этаж. На середине лестницы Дубельт вдруг остановился.

– Что? – спросил Адам Александрович.

Но тот только помотал головой – что-то на мгновение привлекло внимание. Однако Леонтий Васильевич уже упустил эту мысль.

Они поднялись выше. Сагтынский дернул шнурок звонка. Дверь отворила молодая горничная – полная и румяная.

– Графиня у себя? – спросил Адам Александрович.

– Да-с.

– Доложите.

Квартира Ганской представляла собой анфиладу из шести комнат. Графиня приняла их в первой же, оклеенной шелковыми голубыми обоями и заставленной таким количеством мебели, статуэток и прочих предметов изящной ерунды, что казалось, будто свободного места почти не осталось.

Ганская сидела у окна, за крохотным высоким столиком с тонкими резными ножками. Перед ней лежали пяльцы с воткнутой иглой, но, похоже, она положила их сюда только для вида.

– Графиня! – поклонился Адам Александрович. – Вы, верно, видели в окно, как мы подъехали. Позвольте вам представить моего друга, Леонтия Васильевича Дубельта.

Ганская кивнула. Дубельт ответил ей таким же кивком. Возможно, в юности она была мила, но сейчас он нашел ее лицо очень странным. Несомненно большие, специально подчеркнутые тенями глаза под гордым разлетом бровей казались встревоженными. Маленький рот был сжат, но первым взгляд отмечал высокий – как будто она его подбривала – лоб.

– Я много слышала о вас, господин Дубельт, – сказала Ганская с легчайшим акцентом.

– Хорошее или плохое?

– В зависимости от того – правда это или нет. Садитесь, господа. Хотите чаю?

– Мы по делу, графиня, – сказал Сагтынский, садясь на краешек кресла. – Вы готовы?

– Да.

– Разговор касается приезда в Петербург в прошлом году господина Бальзака.

– Он был у меня, – кивнула Ганская. – Но вы же помните, я рассказала вам обо всем.

Сагтынский повернулся к Дубельту.

– В прошлом году Бальзак пришел в наше посольство в Париже и попросил въездные документы в Россию.

– Я помню.

– Мы тогда обсуждали, не стоит ли финансировать господина Бальзака для написания книги о России.

Дубельт поморщился. Год назад такая идея действительно обсуждалась, но он выступил против – во-первых, перед глазами тут же вставал призрак де Кюстина. А во-вторых, Бальзак был по уши в долгах, и из-за этого его даже не принимали во французскую Академию – чтобы не позорил высокое звание. А значит, при всем таланте его творческое будущее было под большим вопросом. Так что было решено денег Бальзаку не предлагать.

– Так вот, истинной причиной приезда месье Бальзака к нам была… – Сагтынский сделал изящный жест в сторону Ганской. – Графиня.

– Он влюблен в меня, – буднично пояснила Эвелина Ганская. – Оноре просит меня стать его женой.

– А вы? – спросил Дубельт.

Она пожала полными обнаженными плечами.

– Я не готова. К тому же мне надо выдать замуж дочь. Я не хочу рисковать ее приданым.

Сагтынский снова вмешался:

– В прошлый раз вы упоминали об этом вскользь, а я забыл. И вспомнил только сейчас. Вы говорили, что, когда Бальзак приезжал, к вам приходил литератор Крылов. Так?

– Да.

Дубельт с удивлением взглянул на Сагтынского.

– Вы могли бы вспомнить, о чем они разговаривали? – спросил Леонтий Васильевич графиню.

Ганская закатила глаза, и только тут Дубельт увидел, что они не просто большие, но и слегка выпуклые – тени должны были скрыть эту подробность.

– В основном о литературе, конечно, – сказала она, немного помолчав. – И об издательском деле во Франции.

– Так…

– Оноре упрекал Крылова в том, что он хочет издаваться через какого-то общего знакомого, хотя и сам он вполне мог устроить печать книги, если Крылов ее напишет. Я тогда подумала – какая глупость! Всем известно, что Крылов просто переписывал Лафонтена. Зачем эти испорченные русским простонародным языком басенки снова переводить на французский?

– Вы и правы, и не правы, графиня, – сказал Дубельт задумчиво, – басни Крылова в России читают очень охотно. Но переводить их на французский действительно было бы странно. А что Крылов ответил на предложение месье Бальзака печататься через него?

– Не знаю, – ответила Ганская, – конец разговора я не слышала.

Через четверть часа жандармы покинули голубую гостиную графини. Дойдя до площадки второго этажа, Дубельт остановился.

– Теперь все понятно.

Сагтынский кивнул.

– Думаю, Бальзак узнал от де Кюстина, что Крылов предлагал ему напечатать в Париже свои мемуары. И решил перехватить это дело – он постоянно бросается в авантюры, чтобы хоть немного заработать и отвязаться от кредиторов. Возможно, Бальзак и Крылов сговорились, если покойный Иван Андреевич, как ты говоришь, все-таки надиктовал свои воспоминания.

– Посмотреть бы, что там такое! – c досадой произнес Дубельт и стал натягивать перчатки.

– Полагаю, что-то, что могло вызвать интерес парижской публики. И уж точно не славословия его императорскому величеству. Во Франции он не особенно популярен.

– Да уж. Скорее наоборот.

Дубельт собирался спокойно продолжить спуск по лестнице, но потом вздрогнул и чуть не побежал вниз.

– Лео! – крикнул ему вдогонку Сагтынский. – Что случилось?

– Сейчас, – отозвался Дубельт, добежал до последней ступеньки, быстро обошел лестницу и остановился у неприметной двери.

– Что с тобой? – Адам Александрович, запыхавшись, встал рядом и увидел, что Дубельт указывает на пространство над дверью.

– Ты видишь эти буквы? – спросил Леонтий Васильевич.

Сквозь темно-розовую краску проступали «Н» и «О».

– Этого не может быть, – прошептал Дубельт. – Или совпадение, или какая-то чертовщина. Откуда здесь взяться «Нептунову обществу»?

В этот момент от дверей послышался шум и голоса.

Обитель

– Золото, медь и свинец, – пробормотал Галер. – На какую нажать?

– Я бы нажал на золотую, – весело отозвался Крылов.

– Почему?

– Потому что она золотая.

– А что было в легенде? Какую голову отрубил Геракл?

– Конечно, медную, – отозвался мертвый баснописец. – Ведь это был медный век, разве ты забыл?

Галер сосредоточенно кивнул и нажал на голову с изображением обозначения меди. Механизм под полом пришел в движение.

– Ой, – озадаченно произнес Крылов. – Надо было надеть галоши.

Вдоль стены открылись отверстия, в которые тут же хлынула вода.

– Так и должно быть? – встревоженно спросил Галер.

– Не думаю.

– Но вы же сказали – медная голова.

Крылов снова пыхнул сигарой. Они уже стояли по щиколотку в воде, и та быстро прибывала.

– Ну… логично было бы нажать на медную.