Когда пришла перестройка, комсомол исчез как таковой, но зато в изобилии появились другие политические движения, бурлили митинги, проходили выборы. Когда ее близкие спрашивали: «А ты что, действительно считаешь, что у этого лидера большое будущее?», она отвечала: «Да какая разница? Мне нравится сам процесс». К телекарьере она осталась равнодушна: там не было аудитории, а были только оператор с осветителем и режиссер, который обходился с ней так, как будто она неодушевленный предмет. Она умом понимала, что реальная аудитория на телевидении у нее была бы в сто раз больше, но ничего не могла с собой поделать. Ей нужна была живая энергия толпы. Мама смеялась над ней: «Ты что, в вампира превратилась? Питаешься энергией аудитории?» Маша, конечно, отшучивалась. До тех пор пока не вышла замуж за очень яркого человека, не ушла в декрет и не засела дома. А потом у нее началась жуткая «ломка». Ее счастье, любимый человек, дом – полная чаша, любимый ребенок не могли заменить ей внимание публики. Она почувствовала, что ее лишили пищи и воздуха, ей нечем стало дышать в четырех стенах. Сначала она пыталась разыгрывать сцены перед мужем, но не вызвала ожидаемой реакции и уж подавно аплодисментов. Гуляя с ребенком, она выступала перед мамашками, но это тоже не возымело никакого эффекта, те пожимали плечами и расходились варить кашу.

Маша в самом деле начала болеть: она похудела, у нее пропало молоко. Но как только у нее пропало молоко, ее озарила идея. Пропажу молока она связала с плохой экологией района и развернула целую кампанию за ее улучшение. Она писала обращения, ходила по подъездам и собирала подписи, приводила себя в пример, нашла сочувствующих, которые стали соратниками, и… стала популярной в итоге! Ее стали узнавать в префектуре и здороваться с ней в детской поликлинике. От чего она быстро выздоровела. От депрессии не осталось и следа, глаза заблестели, а вслед за проблемой экологии замаячила проблема нехватки муниципальных детских садов в округе.

Наш конкретный пример зависимости начался с того, что милая девочка любила общаться. Но дальше она «подсела» на один из самых жестких наркотиков. Ведь она не добивалась результата, не переживала за само дело, ей нужен был порыв, вдохновение – сам момент энергетического обмена с аудиторией. И я не удивлюсь, если увижу ее в следующий раз на трибуне съезда партии, отстаивающей прямо противоположные взгляды, допустим, поддерживающей проект строительства атомной станции. Или же она откроет свое собственное общественное движение. Я не удивлюсь, потому что ей не важен смысл – ей нужен процесс. Впрочем, вывода из этой истории я никакого делать не буду, потому что Маше хорошо. Она себя нашла.

То, что в случае с Машей превратилось в навязчивую идею, – потребность в людях, в окружении, потребность быть услышанным – в другом случае, наоборот, является источником вдохновения. Есть много людей публичных профессий, которые выбирают себе стезю за возможность общаться с аудиторией. Это те, кто не делал после института научную карьеру, а предпочел преподавание. Или лекторы, о которых может пренебрежительно отзываться научное сообщество. Но просто у них другой дар – дар убеждать людей, выступать с трибуны, зажигать и делать так, чтобы студентам хотелось учиться. Эти люди чувствуют себя рупорами конкретных идей. Им, в отличие от Маши, совсем не все равно, о чем выступать, они очень увлечены предметом!

Даже когда я участвую в телепередаче и в студии нет аудитории, я ставлю задачу рассмешить хотя бы оператора. Это зависимость от реакции аудитории, от обратной связи с ней.

Я сама ловлю себя на том, что не могу формально прочитать лекцию и уйти, каждый раз просыпается азарт. У меня тоже есть эта зависимость! Даже когда я участвую в телепередаче и в студии нет аудитории, я ставлю задачу рассмешить хотя бы оператора. Это зависимость от реакции аудитории, от обратной связи с ней. Я не могу выступать на сцене, если не вижу зала. Мне трудно было бы снимать кино – это долгий процесс, оторванный от результата, да еще и порезанный на фрагменты. Я же должна быть уверена, что я произвела какие-то изменения, заставила людей что-то сделать: рассмеяться, заплакать, задуматься, выбрать другой путь, захотеть, обрадоваться. Если я не чувствую этой реакции, я не могу понять, интересно людям или нет. Мне нужно достучаться, и если я этого не сделала, я не буду удовлетворена работой. Мне не нужно знать, что я молодец, мне не нужно «спасибо», мне нужно видеть, что люди меняются, мне нужно знать, что их действительно зацепило. Это тоже своего рода энергетический обмен – я бросаю семена и вижу, что они прорастают.

Я помню этот драйв с тех пор, как я работала в центрах личностного роста, где собирались группы до ста человек. Ох, это чувство, что все сто человек слушают и откликаются, порождая целый фейерверк эмоций. И я помню, как этого мне поначалу не хватало, когда я перешла в бизнес-тренеры, где маленькие группы – максимум 20 человек. Мне не хватало этой ответной «волны», резонанса. И если передо мной посадить аудиторию специально обученных людей, которые, не подавая признаков жизни, будут бесстрастно, без единой эмоции меня слушать, я окажусь абсолютно бессильной при всем моем многолетнем опыте работы.

Не так давно ко мне за советом пришла одна певица, которая сказала, что у нее все хорошо и своим творчеством она довольна, но ей не нравится аудитория, которая к ней приходит. «Приходит много пьяных, которые орут и хохочут на песнях, которые у меня вызывают слезы. На смешных песнях они, наоборот, не смеются. В общем, я не знаю, что делать, но выступать так я не могу», – пожаловалась она. Когда я ее спросила: «А чего ты хочешь?», она сказала: «Понимания. Это все, чего я хочу от аудитории. Мне нравится сам процесс пения, но этого недостаточно». Тогда мы с ней разработали целую программу, в корне меняющую стиль общения со зрителями, напоминающую скорее интерактивное шоу, чем обычный концерт. И понимание пришло.

Вася тоже мечтал о славе и популярности с детства. Ему очень нравились спортсмены, артисты, ему нравилось, что их узнают, что к ним особое отношение, что они как будто парят над землей и простым людям приходится задирать голову, чтобы их увидеть. Вася рос и понимал: чтобы получить такую славу, надо работать. Он стал трудиться очень напряженно, бился за карьеру изо всех сил и в итоге стал известным журналистом. Но журналистика не приносила ему того удовольствия, к которому он стремился. Его статьи обсуждали, о них спорили, это ему нравилось, но не хватало одного: не хватало взгляда снизу вверх и узнавания. Конечно, когда он приходил на факультет журналистики вести семинары и читать лекции, он получал эти восторженные взгляды: «тот самый», «тот, который». Но ему этого было мало. Тогда он ушел в тележурналистику: лицо, которое мелькает на экране, не узнать невозможно. Он правильно рассчитал, он стал узнаваемым в такой степени, в какой хотел. Люди перешептывались в магазине, останавливались и на него смотрели. Он наслаждался своей славой и популярностью примерно год. А дальше с ним произошла типичная история, многократно описанная в глянцевых журналах в рубрике «Из жизни звезд». В один прекрасный момент, когда он отдыхал с друзьями в Болгарии и прекрасно себя чувствовал, вышагивая, не совсем трезвый, по набережной в очень веселой и хмельной компании в обнимку с только что подхваченной девушкой, к нему подошел молодой человек и строго сказал: «Вы мой кумир, я на вас равнялся, вы же борец за правду, а то, что сейчас вижу… оказывается, вы такой же, как все!» Эта фраза перевернула всю Васину жизнь.