Тогда ты потеряешь сразу всё… Сразу – ВСЕ… Ты потеряешь себя. Полшага влево, полшага вправо – и он убьёт тебя… ОН УБЬЁТ ТЕБЯ, Алиса… Неужели ты уже забыла о боли, через которую прошла? А сможешь ли ты ещё раз умереть? Сколько раз ты уже умирала? Сколько жизней уже прожила? Найдёшь ли ты в себе силы, чтобы воскреснуть снова?»

– Я больше не могу говорить, – произносит он. – Придут какие умные мысли в голову – позвони… те.

Я снова улетала. На этот раз в командировку в Венецию. Вернувшись, я собралась с духом, чтобы набрать его телефонный номер. Я звоню, чтобы сказать «нет».

Он не берёт трубку.

* * *

«Одеждой станут облака, и ты прозреешь понемногу, – поймёшь, что ветра суть – река – с земли уносит души к Богу, а время – это вальс планет, кружащих по пространствам судеб, случайностей в которых нет, но есть вердикты в Книгах Судей; отыщешь нашей встречи нить, разорванную вмиг безбожно, и вдруг захочешь изменить, что изменять уже не должно, – Скрижаль закрыта на века, одеждой стали облака…»

Декабрь 1987. Москва

Мы спускаемся с мамой в метро по эскалатору, поворачиваем направо. Ждём поезда, тот приезжает, и мы заходим в вагон. Народу очень много, но нам надо проехать всего одну остановку. Всего одну.

Мы выходим на неизвестной мне станции. Я пытаюсь прочитать её название, но тщетно – всё окутывает Туман. Как он проник сюда, под землю, в метро?

Туман сгущается. Мы идём к выходу. Почему здесь так много людей? Целое столпотворение перед эскалатором. Я не вижу их из-за Тумана, но постоянно чувствую рядом; они, как и мы с мамой, медленно продвигаются к выходу.

Мама делает шаг в Туман и растворяется в нём. Я пытаюсь шагнуть следом, но упираюсь в людей – они сомкнулись вокруг меня плотным кольцом, и я не могу пройти. Я пытаюсь раздвинуть их руками, но ничего не получается. Люди на глазах превращаются в каменную стену. Я стучу в неё своими детскими кулачками, пытаюсь сдвинуть с места, но силы неравны.

Я понимаю, что с каждым мгновением мама – всё дальше и дальше. Она уходит, и я не могу её остановить. Я теряю её.

– Нет, мама! Не оставляй меня здесь одну!!! Нет!!!

Панический страх безысходности… Чувство неизбежности того, что вот-вот произойдёт…

– Мама! Ма-ма-ааа!!!

Мама просыпается от моего крика.

– Алиса… Что с тобой происходит? – спрашивает она печально.

– Ты уходишь… Я не хочу, чтобы ты уходила…

– Алиса, посмотри, я – здесь! Я никуда от тебя не ухожу…

– Нет, – плачу я, – я знаю, что ты – уже не совсем здесь…

– Тебе снятся плохие сны?

– Они мне не снятся, они… скоро сбудутся!!! Я не хочу, чтобы они сбывались! Я хочу, чтобы ты осталась… здесь…

Я плачу, обнимая подушку как единственного молчаливого друга, который никогда со мной не спорит.

– Алиса, ты пугаешь меня… После того как ты… умерла в сентябре, ты вернулась другой… Посмотри же, я – здесь, я жива! Я не собираюсь умирать…

– Ты не веришь мне!!! Почему ты не веришь мне?! Почему ты не пойдёшь к врачу?

– Потому что у меня ничего не болит. Твой страх не имеет никаких реальных причин. Он – всего лишь плод твоего воображения. Ты не должна верить снам, Алиса, даже если они иногда сбываются. Сны обманчивы. Рано или поздно они всё равно обманут тебя. Не сон должен управлять тобой, а ты – сном.

* * *

Февраль 2011. Москва

Я заезжаю к знакомому барду и композитору, чтобы забрать файлы с записью моих песен. Мы заходим в комнату, и, пока он занимается их копированием на флэшку, я медленно окидываю взглядом помещение и внезапно замираю.

– Что это? – невольно вырывается у меня.

– Я рисую… – как-то смущённо произносит композитор.

– Это твои картины? – удивляюсь я.

Он кивает.

Картины размещены на полках у окна. Их много. На них на всех – чёрный город. Чёрные дома. Маленькие слепые окна. Серый туман. Это город, который до боли мне знаком. Мой любимый город. Город-на-Воде.

– Венеция… – произносит он, будто считывая мои мысли.

– Ты там был?

– Нет, никогда…

– А почему она чёрная?

Композитор пожимает плечами. Я подхожу ближе и разглядываю картины:

– Я только что оттуда из командировки… Венеция – мой самый любимый город. Я была там несчётное количество раз.

– По работе?

– И по работе. И сама по себе. В этом городе есть нечто магическое, что заставляет меня возвращаться снова и снова.

– В Венецию надо ехать с любимым человеком, Алиса. А не в командировку.

– Представь себе, я тоже так думала. Но итальянец, директор фабрики, с которым мы общаемся по работе, сказал, что Венеция считается в Италии несчастливым городом именно для влюблённых, она приносит вечную разлуку. Он привёл массу примеров из собственной жизни и из жизни его друзей, когда после поездки расторгались помолвки, а одна девушка вообще умерла…

– Видимо, поэтому, Алиса, я и рисую Венецию чёрной, – смеётся композитор.

– Знаешь, мне снился странный сон. Наверное, год назад. Как меня хоронят. В Венеции. Я совсем забыла, но вспомнила, когда недавно, во время последней командировки, гуляла по Сан-Марко. Я подошла к пристани и увидела лодку, которая отчаливала от берега. Прямо как в том сне…

– Так тебя похоронят в Венеции?!

– Не знаю… Было раннее утро. Похоже, весна. И туманная дымка. В лодке находилось всего два человека – сам лодочник и Человек в Чёрном. С седыми, практически белыми, волосами… Они везли моё тело. Или прах. Не знаю, мне было страшно заглянуть внутрь лодки. Они ехали на противоположный остров. Я даже не знаю, что это за остров. Я на нём никогда не бывала.

– Ну и КТО ОН, твой Чёрный Человек?

– Не знаю… – тяжело вздыхаю я, пожимая плечами.

– Но точно не я, – улыбается композитор. – Да забей ты на этот сон. Мало ли что приснится? Книжку лучше напиши. Про сон. Хочешь, я тебе Венецию нарисую?

– Нарисуй…

Я возвращаюсь домой на метро, погружаясь в дрёму. Внезапно, словно проливным дождём, на меня обрушиваются строчки. Я привычно достаю мобильный телефон и набиваю их sms-кой, которую сохраню в черновиках:

«Нарисуй мне Венецию – город, столь похожий на сердце поэта, мизансцену Сил Тьмы или Света, чей по душам безжалостен голод. Нарисуй, как любовь в нас танцует – там, где мы навсегда будем вместе, где гонец нежеланных известий не отравит твоих поцелуев. Нарисуй лабиринт узких улиц со ступеньками в мутную воду, где в улыбках дождливой погоды не смолкает паломников улей. Нарисуй мне ночную Сан-Марко в фонарях – светлячками надежды, всё случится меж нами, но прежде, чем нам станет кого-нибудь жалко. Нарисуй же набросками остов сна последней моей летаргии – в нём нетленный туман ностальгии обнимает таинственный остров…»