– Неужели?

Я перечислил другие работы Сезанна и сказал:

– Итого тридцать пять тысяч франков, не считая, разумеется, вашего портрета… Если вы намерены продать холсты, то я их покупаю.

– Продать моих «сезаннов»! Одна эта мысль терзает мне душу!

– И все же если вы решитесь, – сказал я, – то отдайте предпочтение мне.

Кажется, он в самом деле переживал душевные муки.

– Вы торговец, – простонал он. – Для вас важно только одно – купить, чтобы потом перепродать! Я же, предложи мне даже мешок золота…

Через некоторое время один из моих коллег узнал от кого-то, что у Жеффруа есть «сезанны». Чтобы устроить это дельце, он послал к нему светского человека, да еще самых благородных кровей – принца!

Со снисходительной фамильярностью вельможи последний осведомился у Жеффруа, не хочет ли он продать ему свои картины. Писатель, которому его непримиримые республиканские убеждения не помешали плениться обликом его высочества, дрожащим голосом назвал гостю указанную мной цену – тридцать пять тысяч франков. По заключении сделки Жеффруа, пребывавший в сильном волнении, позволил к тому же унести самую значительную работу Сезанна – портрет, который я не включил в расчеты.

– Я чувствовал, что надо сделать, чтобы картина приобрела законченный вид, – сказал мне однажды Сезанн. – Но во время сеанса Жеффруа без умолку болтал о Клемансо. И тогда я не выдержал и удрал в Экс.

– Значит, Клемансо не ваш герой? – спросил я.

– Послушайте, мсье Воллар, у него есть темперамент, но я, будучи слабым человеком в жизни, предпочитаю опираться на Рим.

Гюстав Жеффруа был не только художественным критиком и коллекционером, сумевшим разглядеть незаурядный талант Сезанна. Журналист, автор романов, он приобрел сторонников среди социалистов, опубликовав книгу «Заключенный», посвященную Бланки. Но Жеффруа проповедовал идеи старого революционера еще и устно. Однажды я увиделся с ним на мануфактуре Гобеленов, директором которой его назначил Клемансо.

– Сейчас работники отдыхают; господин директор, должно быть, беседует с ними, – сказал мне привратник.

Действительно, в одном из садиков, отданных в распоряжение персонала, я нашел мсье Жеффруа. Он непринужденно беседовал с одним из ковровщиков, который был занят посадкой салата.

Вероятно, речь шла о Бланки, и, по-видимому, собеседник довольно рассеянно слушал автора «Заключенного», рассказывавшего о жизни своего героя, его борьбе, тюремных заключениях, ибо, когда я подошел, рабочий произнес:

– Теперь я понимаю, кто такой этот Бланки: еще один ловкач, который отсиживался в тюряге, тогда как простые дурни били друг другу морду…

* * *

Одной из самых колоритных личностей в мире торговцев подержанными вещами был Сальватор Мейер, которого Форен изобразил на литографии держащим в руках картину, принесенную старухой.

Невысокого роста, пузатенький, с греческой шапочкой на голове, он расхаживал по своему магазину в тапочках, расшитых его женой, и разговаривал с клиентами. Относясь с особой предупредительностью к серьезному покупателю, он не выказывал пренебрежения и к человеку, который мог потратить лишь десятифранковую монету. И при этом был весьма сговорчив. «Товар создан для того, чтобы циркулировать», – была его любимая поговорка.

Как-то в одной из его папок я наткнулся на очаровательный лист Вийетта, на нем художник изобразил четыре разных сюжета. Я полюбовался украдкой этой вещью, решив подождать до тех пор, пока у меня не появится необходимых для ее приобретения сорока пяти франков. Наконец день этот наступил, и я не без волнения отправился к торговцу, собираясь вновь осмотреть папку. И в тот момент, когда я ее открыл, Мейер сказал одному клиенту:

– У меня для вас кое-что есть. Там лежат четыре работы Вийетта, маленькие сокровища, которые я только что купил; у вас есть прекрасная возможность… всего триста франков.

– Они и впрямь очаровательны, – заметил клиент, поглядев на них, – но скажите, Мейер, мне кажется, что я уже видел этих «вийеттов» в одной из ваших папок; только тогда рисунки были расположены на одном листе, и на нем было помечено, что работа стоит сорок пять франков. Не потому ли вы запросили теперь у меня триста, что разрезали лист на отдельные части?

– Ах, это уже слишком! – воскликнул Мейер, который настолько изумился, что у него выпал из рук один рисунок Вийетта. – Вот негодяй! Он, должно быть, здорово посмеялся, всучив мне за наличные, да еще по такой высокой цене, товар, который купил у меня и еще не успел оплатить! Какой же я идиот! Ну что ж, так мне и надо; это хороший урок для меня: вот что значит оставлять подобные вещи в папке с дешевыми работами! А ведь это товар, полученный от Тапюи! – Посмотрев на рисунки, он добавил: – Лучшие произведения Вийетта… – И, уже обращаясь к жене, сказал: – Надо унести рисунки наверх, в столовую, я их сохраню для себя.

– Простите, – возразил клиент, – но вы только что предложили их мне, я беру их.

– А у вас есть еще какие-нибудь вещи от Тапюи? – спросил другой коллекционер, господин Манци, который тем временем вошел в лавку.

– Да, где-то есть. Вещи, которые я пока не собираюсь продавать… Какой глаз был у этого Тапюи! Когда он сообщил мне, сколько хочет получить за свою коллекцию, я подумал: «Покупать по такой цене – безумие!» Но товар был таким отменным, что я не смог удержаться от соблазна. На другой день в вечерних газетах сообщили, что после заседания на бирже Тапюи покончил с собой. Ах, эта смерть была для меня большой потерей! Кто знает, может быть, утешением для бедняги было то, что он оставил в хороших руках работы, которые так любил.

– А его знаменитый «дега», он по-прежнему находится у вас? – поинтересовался господин Манци.

– Еще бы! Уникальное произведение! – воскликнул Мейер.

И, поднявшись по небольшой винтовой лестнице на антресоль, Мейер спустился оттуда, держа своего «дега» дрожащими от волнения руками. Господин Манци не поскупился на похвалы, но воздержался от каких-либо предложений. С тех пор всякий раз, как они встречались, Мейер спрашивал:

– Ну как мой «дега»?

– Потрясающе! – отвечал Манци и переводил разговор на другую тему. Так что в конце концов Мейер лично явился к Манци и предложил ему картину.

– Главное в нашем ремесле – решимость: надо уметь уловить тот момент, когда товар достиг своей максимальной стоимости, – часто говорил мне Мейер.

Тем не менее и Мейеру случалось ошибаться, как и всем остальным людям. Но в чем ему нельзя было отказать, так это в находчивости. Как-то раз, когда я находился в его лавке, вошел высокий толстый человек, некий Ларандон. Он славился своими вызывающе яркими костюмами и был человеком без определенных источников существования. Всегда жизнерадостный, в тот день он имел хмурый вид.

– Скажите, Мейер, – сказал он ни с того ни с сего, – вы, кажется, считаете меня сутенером?