— Руки с ручки, ноги с педалей! — заорал я в раструб, добавляя газ до предела и пытаясь элеронами скомпенсировать крен. Самолет с трудом выровнял нос, вышел из правого крена и тут же свалился в левый. Теперь попытки парировать элеронами не помогли, вправо ручка шла без сопротивления. Трос лопнул, вон его обрывок болтается… Пришлось, несмотря на опасность таких движений на «Святогоре», двигать ручку от себя и выправлять крен рулем поворота. Вроде вышло, но аппарат теперь мог летать только кругами, и, вот ведь подлость, как раз над небольшой рощицей. Я глянул на ученика — вроде не видно, чтобы он паниковал, по крайней мере, со спины.

— Ми-и-ише-э-эль!!! — завопил я в трубу. Он прислонился ухом к раструбу. Я продолжил: — Прямо за вашей спиной, сверху, болтается обрывок троса! Можете за него ухватиться?

Ученик заерзал и завертел головой, но в пристегнутом состоянии у него ничего не вышло. Тогда он рывком расстегнул ремень и, ухватившись одной рукой за планку подкоса между нами, в два движения встал на колени лицом ко мне. А ничего лицо, кстати, я ожидал увидеть гораздо более перекошенную рожу.

— Где? — проорал он. Я показал рукой на обрывок и только тут сообразил, что с колен его Михаилу не достать… Он это тоже сразу понял. Замер. Я думал, он собирается с духом, но оказалось, он (молодец!) просто ждал промежутка между воздушными ямами. Дождался, привстал и, наконец перехватив другой рукой подкос, встал… стал шарить рукой вверху, поймал обрывок троса…

— Тяните его вниз! Да не так сильно, блин!

Общими усилиями нам наконец удалось восстановить управляемость аппарата. Теперь Мишель тянул обрывок с постоянным усилием килограмма три, а я парировал его натяжение ручкой. Появилось время повнимательнее посмотреть вниз, на предмет поиска места для вынужденной посадки. Оно, конечно, имелось, но не так чтобы очень большое, можно было сломать шасси. Мы колбасились километрах в десяти от аэродрома, то есть пока найдут, пока пришлют лошадь, куковать нам в снегу… Да и вынужденная посадка для находящегося в неустойчивой позе пассажира может нехорошо закончиться…

По мере отступления опасности, как обычно, переходила в наступление лень. Летим же вроде? Ну и полетели на аэродром, авось высочество не свалится по дороге! Правда, оно почему-то без шлема, ну ничего, за десять минут сильно не простудится, несколько часов на земле для организма гораздо хуже будет… Я лег на курс.

Посадка удалась на пять баллов. Я бодро соскользнул со своей инструкторской доски и помог спуститься Михаилу. Выяснилось, что он не только потерял шлем, но и сбросил перчатку с руки, которой держал трос. Рука была в крови, но вроде не обморожена. К нам уже бежали люди.

— Ну как, не раздумали летать, Мишель? — поинтересовался я.

— Наоборот! — с энтузиазмом сообщил он. — Просто чудо! Едва порвался трос, я вдруг начал чувствовать себя как на земле! Да что там как — лучше! Когда снова летать будем?

— Сегодня точно не получится, а завтра посмотрим, как там с вашей рукой. Пальцами-то шевелить можете?

Михаил только сейчас обратил внимание на свою кисть и попробовал пошевелить ею — вроде получилось. Тем временем к нам подбежали казаки и, главное, подошла лошадь с санями. Я сдал аэродромной команде «Святогор» и плюхнулся в эти сани рядом с Михаилом, которому уже перевязали руку. Местный снегоход мощностью в одну лошадиную силу потихоньку повез нас в Гошину резиденцию. Там я оставил раненого героя на попечение брата и медицины, а сам отправился в ангар — надо было выяснять, с чего бы это трос просто так взял и лопнул.

Выяснение не заняло много времени. Трос оборвался прямо в месте крепления к концевику. По идее, этот концевик должен был вращаться на оси, пропущенной через качалку, но вот именно этого он и не делал по причине загустевшей от мороза смазки. Проверка остальных самолетов показала, что у одного трос точно в этом же месте уже начал слегка лохматиться. Пожалуй, это моя вина — привык я там у себя к синтетическим маслам и даже не подумал, что здешний аналог литола, изготовленный из бараньего сала, имеет совсем другой температурный диапазон. Пришлось распорядится сало со всех самолетов смыть и пока, до изготовления консистентной морозоустойчивой смазки, перед каждым полетом просто шприцевать все соответствующие узлы касторкой. Но делать этого не пришлось — уже на следующий день один из аэродромных техников представил на мой суд смесь графитовой пыли и лампадного масла — вот уж не могу ничего сказать про его состав, однако смазочные свойства оказались вполне приемлемыми. На первое время сойдет, а потом, глядишь, и наши химики во главе с Зелинским придумают что-нибудь более эффективное и технологичное.

Последний месяц в свободное от авиационно-педагогической деятельности время я с интересом наблюдал за зигзагами конструкторской мысли техника Налетова и примкнувшего к нему цесаревича. Поначалу, наслушавшись Гошиных стенаний о необходимости модернизации его корабля, Налетов хотел дополнительно к имеющейся паровой машине сунуть туда пару, а то и четверку тринклеровских дизелей, но даже беглый просмотр чертежей «Мономаха» показал, что в корме их просто некуда девать. Сразу возникла идея электропривода. То есть дизели монтируются где угодно и крутят генераторы, питающие ходовые электродвигатели. Это было уже осуществимо, но как показали расчеты, не нужно — прибавка скорости получалась порядка узла. Однако саму идею Налетов запомнил.

Гошины самоныряющие самолетопогрузчики удалось похоронить еще на стадии обсуждения. Вместо них Михаил Петрович предложил три крана с тентами, снимать самолеты с воды. Причем задним, по его уверениям, можно было пользоваться и на ходу. А потом вполне закономерно у него наконец соединились до того обрывочные понятия: «мины», «ныряющий» и «дизель-электрический привод». Короче говоря, он сам дошел до того, ради чего его и пригласили, — до подводного минного заградителя и вскоре обещал представить эскизный проект.

А я в процессе изучения истории Русско-японской войны нашего мира тоже набрел на интересную мысль. Вот, значит, воюем мы с островным государством. Его снабжение — по морю. Значительная часть продовольствия в этом море и ловится. Понятно, что противник там господствует, иначе для него это не война, а самоубийство. Нам остаются крейсерские операции. А что такое крейсер? Он имеет способность к длительному автономному плаванию и развитию очень высокой скорости, зато вооружение — по минимуму. Он воюет только с невооруженным противником, а даже от миноносца убегает. То есть это пока что еще отнюдь не «Варяг» и уж тем более не достроенный «Аскольд».

Я прикинул водоизмещение такой посудинки — с учетом дальности в четыре тысячи миль, при условии использования дизельных движков, получилось всего-то тонн пятьсот. Правда, в шторм она будет чувствовать себя неуютно… Но ведь плавают люди на яхтах, и ничего! Но у яхты центр тяжести ниже центра давления, боевой корабль так, пожалуй, не скомпонуешь… Значит, катамаран. При небольшом водоизмещении это вполне реально, я лично такие видел в Голландии.

Так, два поплавка, в каждом дизель сил на тысячу с хвостиком, трехдюймовая пушка и торпедный аппарат. На перемычке — жилые помещения. Экипаж человек пятнадцать. Тесноту и прочие сложности службы можно компенсировать сверхвысокой оплатой и специально разработанными моральными стимулами — космонавты вон по полгода вообще черт знает в чем летают и не жалуются. Кино там, кухонный комбайн в местном исполнении, стиральную машину не забыть… Естественно, такая лодка сможет только топить корабли, никаких призов. То есть притеснять можно исключительно японцев, с нейтралами, пусть и везущими военную контрабанду, потом скандалов не оберешься. А японцам надо будет однозначно дать понять, что в военное время ловить рыбу можно только удочкой с берега, да и то перед этим хорошо замаскировавшись. Учитывая, что прибрежное рыболовство обеспечивает больше половины рациона японцев, они слегка похудеют, а то и… чего похлеще.