Было без трех минут двенадцать.

Граф продолжал:

— Во время съемок ему понадобилось побольше бюстов в главном зале. Он заказал бюсты из папье-маше, сделанные так, чтобы выглядели старинными. Но они не подошли. Тогда я сказал, что у меня в подвале хранится несколько скульптурных изображений предков, не вынести ли их наверх? Он сказал: «Чудесно». Они были ужасно грязными, и я спросил, не смахнуть ли с них пыль? «О нет, пожалуйста, не надо!» Один из бюстов изображал мою «квадрисонну», мою пра-пра-прабабушку, урожденную Луизу Веллути Затти из рода князей Сан-Клементе — очень достойную женщину. Она отказывалась посещать театр. Считала зрелище аморальным. А теперь она стала реквизитом для фильма. И какого фильма! Насилие, выпотрошенные тела, каннибализм.

— Как знать, может, она была бы довольна, — вставила графиня.

— Киногруппа вела себя очень прилично. С другой стороны, флорентийцы, пока велись съемки, буквально жаждали крови. Естественно, теперь, когда все закончилось, те же лавочники выставляют у себя в витринах вывески: «Здесь снимался Ганнибал Лектер».

Он взглянул на часы, обнаружил, что они показывают «меццоджорно» — полдень, — и зажег трубку. Облачко душистого дыма всплыло к далекому потолку.

— Кроме дыма и бюстов, Ридли очарован Генрихом VIII.

Граф, поднявшись, порылся в архиве и наконец извлек письмо на толстом пергаменте. То было письмо Генриха VIII, адресованное предку Каппони, с просьбой прислать две тысячи солдат и как можно больше аркебузиров в армию Генриха. Письмо было собственноручно подписано Генрихом, а под документом болталось нечто коричневое, восковое, размером с расплющенную инжирину.

— Что это? — спросил я.

— Большая печать Генриха VIII. Ридли сострил, что она больше напоминает левое яичко Генриха. Я сделал для него фотокопию. Документа, я хочу сказать.

Мы перешли из библиотеки в главную гостиную дворца, в которой Ганнибал Лектер играл на клавире, а инспектор Пацци, спрятавшись внизу, на виа де'Барди, слушал его игру. В салоне стояло пианино, а не клавир, на котором играл в фильме Энтони Хопкинс. Комнату украшали потемневшие портреты, фантастические пейзажи, мраморные бюсты, доспехи и оружие. Отапливать такое просторное помещение обходилось дорого, а потому температура в нем держалась чуть выше, чем в сибирской камере пыток.

— Большая часть доспехов поддельные, — пояснил граф, пренебрежительно махнув рукой, — но вот эта броня хороша. Датируется восьмидесятыми годами шестнадцатого века. Возможно, она принадлежала Никколо Каппони, рыцарю ордена Святого Стефана. Когда-то она была мне впору. Доспех совсем легкий, я мог проделывать в нем отжимания.

Из глубины дворца донесся жизнерадостный вопль, и графиня, встрепенувшись, поспешно вышла.

— Портреты в основном Медичи. В нашем роду насчитывается пять браков с семейством Медичи. Каппони были изгнаны из Флоренции вместе с Данте. Но в те дни Данте, пожалуй, смотрел на нас сверху вниз, задрав свой длинный нос. Мы числились, как он писал, «la gente nova е i subiti guadagni» — «новыми и внезапно разбогатевшими людьми». Нери Каппони способствовал возвращению из изгнания Козимо де Медичи в 1434 году. Для нашей семьи это был невероятно выгодный союз. Мы преуспели во Флоренции, потому что никогда не принадлежали к первым семьям. Мы всегда оставались вторыми или третьими. У флорентийцев есть поговорка: «Торчащий гвоздь забивают молотком».

Вернулась графиня с малышкой Франческой, названной в честь Франчески Каппони, красавицы, вышедшей замуж за Виери ди Камбио де Медичи и умершей при родах в восемнадцать лет. Ее розовощекий портрет кисти Понтормо висел в соседней комнате.

Я спросил графа, кто из его предков наиболее знаменит.

— Пьеро Каппони. Каждый итальянский школьник знает его историю. Она, как и история перехода Вашингтона через Делавэр, часто повторяется и сильно приукрашена.

— Он, как всегда, принижает исторические факты, — сказала графиня.

— Нет-нет, дорогая. История действительно сильно преувеличена.

— Но в основном правдива.

— Пусть будет так. В 1494 году Карл VIII, король Франции, шел с войском на Неаполь и, обходя Флоренцию, увидел способ хорошо заработать, потребовав от города огромный выкуп. «Если выкуп не будет внесен, — заявил он, — мы затрубим в трубы и пойдем на приступ». Ответ Пьеро Каппони был таков: «Тогда мы зазвоним в колокола». Он хотел сказать, что они созовут горожан на бой. Карл отступил. Рассказывают, что он сказал при этом: «Capon, Capon, vous etes un mauvais chapon» — «Капон, Капон, ты злой каплун».

— Куриная тема преобладает в семейных шутках, — заметила графиня.

Граф признал:

— На Рождество мы едим каплуна. Это немного похоже на каннибализм. Кстати об этом, позвольте показать вам место, где трапезничал Ганнибал Лектер.

Мы проследовали за ним в зал Росса, элегантную гостиную с мягкими креслами, множеством столов и зеркальной стеной. Стены были обиты красным шелком, сотканным из волокна с фамильных шелковичных плантаций двести пятьдесят лет назад.

— В съемочной группе была одна бедная женщина, — рассказывала графиня. — Мне пришлось сказать ей: «Не трогайте ничего без разрешения». Она все время все переставляла. Каждый день, пока шли съемки, младший брат Никколо, Себастьяно, который живет на вилле Калкинайя — это родовое поместье в Кьянти, — доставлял оттуда бутылку вина и ставил ее в комнате на тщательно выбранное место. Но бутылка никак не могла вписаться в картину, та женщина неизменно уносила ее. А у продюсера было соглашение с «Сиграм», что они будут использовать только их марку.

Граф улыбнулся.

— Тем не менее к концу дня бутылка неизменно умудрялась избавиться от пробки и от содержимого. Это всегда бывала лучшая «riserva».

Много лет назад, когда Томас Харрис собирал материалы о Флорентийском Монстре для романа «Ганнибал» и приходил на заседания суда по делу Паччани, он познакомился с графом Каппони, и тот пригласил его в палаццо. Много позже Харрис позвонил графу и сказал, что хотел бы сделать Ганнибала Лектера хранителем архива Каппони — если ему позволят.

— Мы собрали всю семью на совещание, — сказал граф, — и ответили согласием при одном условии — члены семьи не будут главным блюдом.

Я и Никколо стали друзьями. Мы частенько обедали в «Иль Бордино», крошечной траттории за церковью Санта-Феличита, в которой находятся семейная часовня и склеп. Это недалеко от его дворца. «Иль Бордино» — одна из последних старых тратторий во Флоренции, маленькая, тесная, со стеклянным прилавком, в котором выставляются блюда меню на этот день. Ее сумрачный интерьер больше напоминал темницу: почерневшие каменные стены, изрезанные деревянные столы и пол, по старинке выложенный терракотовой плиткой. Кухня была самой что ни на есть флорентийской: простые блюда из мяса и пасты с ломтями обычного хлеба подавались по ценам, доступным для рабочего класса, с крошечными порциями красного вина.