Отлетела сеть, укрывающая окопы, и звонкий голос скомандовал:

— Гренадеры, пошли!

Ну, пошли — громко сказано. Они никуда не ходили, только привстали и бросили гранаты с дымящимися фитилями. Двухфунтовые чугунные ядра описывали в воздухе дугу и взрывались с небольшой задержкой, позволяя гвардейцам спрятаться в укрытие от разлетающихся осколков.

— Определенно Товий Егорович договор с дьяволом заключил, — пробормотал Бенкендорф, когда свистящий кусок металла выбил из рук зрительную трубу. — Адское зелье.

Сотворенное главным императорским аптекарем господином Ловицем вещество требовало весьма осторожного обращения, иначе существовала возможность подорваться самому, но сегодня такой день, когда осторожность забыта, а благоразумие затаилось где-то в глубине души, стиснутое железной волей. День, в который брошенный на кон последний рубль становится на ребро.

Полковник поднялся, отбросив маскировочную накидку, и взял протянутый ординарцем толстый цилиндр из плотной вощеной бумаги. Направить вверх… дернуть за торчащий из донышка веревочный хвостик… С шипением ушла в небо красная ракета — оказывается, и от развлекательных игрушек бывает определенная польза.

— Выбирать цели самостоятельно!

Впрочем, мог и не кричать. Во-первых, все равно не слышно, а во-вторых, все гвардейцы знали свой маневр. Вражеского курьера, направлявшегося от Копорской губы, места высадки десанта, перехватили позавчера, а вчера весь день готовили позиции, подробно обсудив порядок и очередность действий. Непонятливых вроде бы не оказалось.

Две сотни винтовок, почти все наличествующее в дивизии количество, ударили в образовавшуюся свалку со всех сторон. Удивительно, но и под губительным огнем противник не думал сдаваться — избиваемый, но еще грозный полк шотландских горцев огрызался редкими выстрелами, офицеры неоднократно бросали людей в безнадежные атаки, захлебывающиеся, едва начавшись.

— Ибическа сила, мать их… — Александр Христофорович царапнул рукой по дну опустевшей патронной сумки. — Тимоха, не спи, сучий потрох! Заряды!

Не услышав ответа, оглянулся — денщик лежал, уткнувшись лицом в траву, все еще сжимая дымящуюся винтовку. И мухи, безразличные к войне каких-то там людишек, уже примеривались к раздробленному прошедшей навылет пулей затылку.

— В штыки их, братцы! — вскочил на ноги совсем молоденький подпоручик. В глазах горело возбуждение азартом боя и читались мечты о героическом захвате в плен вражеского знамени. — В штыки!

— Стоять, бараны! — Полковник рывком преодолел разделявший их десяток шагов и ударом в челюсть сбил юного героя на землю. — Расстреляю уродов!

Поздно! Порыв был подхвачен, и залегшие в укрытиях гвардейцы поднимались в полный рост, офицеры и солдаты обнажали шпаги… Пошли! Пошли и прекратили стрельбу, позволив шотландцам зарядить ружья. Отрывистые лающие команды… залп, выбивающий из защитных мундиров яркие алые фонтанчики… Но дотянулись! Бей, гадов!

— Болваны! — орал на бегу Бенкендорф.

Он несся одним из первых, укоряя себя за то, что не смог удержать людей, за ненужные потери, за отсутствующие на переделанных из штуцеров винтовках штыки… Выстрел в поднимающего ружье горца. Осечка. Бесполезный пистолет летит в чужую, с распахнутым в беззвучном крике ртом морду. Успел упасть на колени — пуля больно дернула за волосы — и полоснул шпагой по голым волосатым ногам. Пробегающий мимо гренадер ткнул шотландца в живот, повернув клинок в ране, кивнул молча и пропал из виду где-то впереди. Александр Христофорович бросился следом, по широкой дуге, огибая бьющихся в артиллерийской упряжке лошадей. Перепрыгнул через лежащую на боку пушку с одним колесом… и замер, остановленный вспыхнувшей в голове болью.

Шум казался морским прибоем — так же нахлынет и отступит, слизывая с песка оставленные следы. А сейчас слизал память.

— Их высокоблагородие очнулись! — Загрохотало море и плеснуло в лицо холодной водой, почему-то с запахом болота.

— Вашу мать, — единственное, что смог произнести Бенкендорф, и схватился за голову, не давая ей взорваться от гулко заметавшегося в пустом черепе эха. — Ты кто?

— Старший унтер-офицер Кулькин, ваше высокопревосходительство!

— Понятно… А я?

— Вы? Так это… наш командир.

— Давно?

— Дык в аккурат с указа государя императора о создании дивизии.

— Не про это. — Александр Христофорович болезненно поморщился, пытаясь привстать. — Давно валяюсь?

Унтер взглянул на низко висящее солнышко:

— Почти половину дня. Мы уж думали… Шутка ли — зарядный ящик чуть не под ногами рванул.

— Понятно… Офицеров позови.

— Сей момент!

Гвардеец ушел, чуть приволакивая ногу, и полковник наконец-то смог оглядеться. Лежал он в роскошном шатре, наверняка принадлежавшем ранее неприятельскому командиру. Но сквозь огромную прожженную дыру в полотняной стенке заглядывало солнышко, доносилось пение птиц, ржание лошадей. Мирная идиллия. И стоны раненых с той стороны, где шатер остался неповрежденным.

— Разрешите, господин полковник? — Откинулся полог, и первым вошел тот самый подпоручик, воодушевивший людей на штыковую.

Десять офицеров из четырнадцати, отправившихся из Петербурга. Ур-р-р-оды… Практически все ранены, кто-то чуть стоит на ногах, опираясь на шпагу, как на трость.

— Доложите о потерях, господа.

— Они минимальны, господин полковник! — оживился подпоручик, хотя с трудом выговаривал слова из-за распухшей челюсти. — Враг наголову разбит, захвачено знамя и двенадцать пушек! Взято в плен шесть офицеров и более сотни солдат!

Александр Христофорович опять попытался встать самостоятельно, но пришлось попросить:

— Помогите подняться.

Капитан Денисов, переведенный недавно в гвардию из Нижегородского драгунского полка, протянул руку. Левую, потому что правая висела подвязанной к шее.

— Подпоручик! — Бенкендорф заглянул энтузиасту в лицо. — Мне совершенно насрать на вражеские знамена и вражеских пленных, тем более у воюющих против Отечества нашего разбойников не может быть знамен! Брать же вторых — претит дворянской чести! Вор должен висеть в петле!

— Но как же так? — побледнел офицер.

Контузия контузией, но сил достало на то, чтобы ударом в ухо сбить спрашивающего с ног. Под молчаливое неодобрение остальных Александр Христофорович подошел, присел на колено и сгреб подпоручика за грудки:

— Ты думаешь, сука, чужими знаменами солдатские жизни заменить? Сколько наших полегло?

Денисов попытался отвлечь командира от жертвы:

— Наши потери составляют двести семнадцать человек убитыми и сорок три человека ранены.

Бенкендорф поднял искаженное злой гримасой лицо:

— И это вы называете викторией?