– «Плюс», – прочел Петраков название фирмы, а затем с удивлением отметил, что костюм сделан в Эстонии.

Его мозг еще со времен работы в лаборатории привык работать как калькулятор. Он молниеносно перевел цифру в российских рублях в доллары: костюм стоил сто пятьдесят – не очень дорого для добротной вещи, но и не очень дешево.

Продавщица обернулась, лишь только лязгнула металлическая дверца кабинки примерочной.

Увидев костюм на вешалке в руках Петракова, она решила, что тот, как она и предполагала, отказался от покупки.

– Не берете?

– Почему же, мне он подходит.

– Пройдемте к столику, я выпишу вам чек.

– А где у вас обменник? – спросил Петраков, придавая этими словами себе значимости.

– В конце зала.

– Вы пока запакуйте, а я пойду, сдамся.

– Не передумаете по дороге?

– Что вы? Мое слово дорогого стоит.

Двигаясь к обменному пункту, Петраков никак не мог унять дрожь в руках. До этого ему несколько раз приходилось сдавать доллары, но всегда небольшие суммы. А двести долларов для него на сегодня являлись огромной суммой. На его счастье очереди возле окошечка не оказалось, и он, избегая смотреть в глаза приемщице, равнодушно произнес:

– Все, пожалуйста, – и подвинул к ней две сотенные купюры.

Он слышал, как шелестела машинка, считающая российские рубли, и получил в руки довольно пухлую пачку денег. Даже не пересчитывая, сунул ее в карман. Чек, выданный кассовым аппаратом, оставил в выдвижном ящичке.

Костюм к его приходу был уже запакован и аккуратно перевязан прозрачной веревочкой. На счет галстука Аркадий Карпович не беспокоился, в его гардеробе имелись вполне приличные экземпляры.

То же самое касалось и рубашки.

«Ее почти не видно из-под костюма, лишь края манжет и воротничок. Обойдусь и старыми».

Удовлетворенный покупкой, он вышел из магазина. Теперь Петраков чувствовал себя по-настоящему свободным человеком. Впервые он купил что-то крупное и долговременное сам, без жены, а значит, облачившись в этот костюм, он мог быть независимым. Хватало даже того, что он несет его в руках.

Возвращаясь домой, Аркадий Карпович уже не изображал из себя безразличного ко всему происходящему человека. Не скрывая своей заинтересованности, он поглядывал на молоденьких девушек и даже не замечал холода.

Дверь в квартиру он открыл сам, хотя обычно звонил, возвращаясь домой. Почти всегда кто-то находился в квартире, семья большая. Он хотел незаметно пронести покупку в кабинет и спрятать в шкафу, но жена встретила его на пороге гостиной. Как всегда, до этого она возилась на кухне.

Петракову даже казалось, что она снимает передник только на ночь, ложась в кровать, и то, гася перед этим свет с таким выражением на лице, словно бы без передника она голая.

– И что это ты купил?

– Кое-что для себя, – сказал Аркадий Карпович и, не давая больше никаких объяснений, проследовал в кабинет.

Хрустнул в замке ключ.

Жена вздохнула.

«Странный он какой-то стал в последнее время, будто подменили».

Она в нерешительности остановилась у двери кабинета и уже было занесла руку, чтобы постучаться, но в последний момент передумала, зная характер мужа. Тот, чем-нибудь загоревшись, мог довольно быстро остыть, но только в том случае, если ему не мешали, если не пытались переубедить.

«Упрямый», – пожала она плечами и вернулась на кухню.

А Петраков тем временем облачился в купленный костюм и позировал перед зеркалом.

«Позвонят. Обязательно позвонят, – думал он, чуть выше поддергивая рукава, чтобы виднелись белоснежные манжеты рубашки. – Рубашка заноситься не успеет, когда позвонят. И вот тогда, – он глубоко вздохнул, – жизнь снова обретет цвет, вкус и даже запах».

Аркадий Карпович был прав: звонок в его квартире раздался, но совсем не в то время и не совсем тот, на который он надеялся. Позвонили в дверь и без предупреждения. Аркадий Карпович сидел возле телевизора в спортивном костюме, старом, еще доперестроечном, с вытянутыми коленями и с кожаными латками на локтях.

– Звонят! – крикнула жена из кухни.

– Слышу!

– Так иди, открой, а"

– Столько людей в квартире, а открыть некому! – проворчал Петраков, заворочавшись в кресле.

К самому Петракову визитеры не ходили. Друзей у него не осталось, студентов он принимал в университете. Обычно гости приходили к дочери или к зятю.

Звонок повторился, короткий и деликатный – такой, чтобы лишь напомнить о визитере, но не разозлить человека, не желающего открывать.

Первой не выдержала дочь. Зевая, она подошла к двери, отодвинула защелку, поглубже запахнула халат и распахнула дверь.

Первой ее мыслью было то, что ошиблись квартирой. На пороге стоял невысокий то ли японец, то ли китаец, в круглых очках, с матерчатым синим портфелем в руке. Он вежливо улыбался, глядя на женщину, которая была на целую голову выше его, веселыми глазами. Может быть, веселость его взгляду придавали поблескивающие стекла очков.

В еще большее замешательство женщину привело то, что восточный гость с легким английским акцентом, почти не выговаривая "р", произнес:

– Здравствуйте.

Женщина оглянулась: в коридоре за ней никого не было – отец так и не вышел. Иностранцы к ним отродясь не ходили, а на студента мужчина не был похож ни по возрасту, ни по манерам.

– Добрый вечер, – машинально произнесла она и чуть-чуть прикрыла дверь, как бы давая понять гостю, что он позвонил не туда, куда следует.

– Доктор Петраков здесь живет? – японец скосил глаза на латунную табличку, прикрученную к двери еще в конце шестидесятых годов.

– Да.

– Он сейчас дома?

Дочь Петракова наверняка знала, если бы отец ждал гостей, то не сидел бы в тренировочном костюме с самого утра. Он извел бы и мать, и ее требованием привести в порядок квартиру.

– Папа, – позвала она.

Сердце у Аркадия Карповича забилось часто-часто. Он отложил в сторону телевизионный пульт, старый, со стершимися надписями, и вышел в прихожую. То ли японец, то ли китаец улыбнулся еще шире.

– Доктор Петраков?

– Да, – почти неслышно произнес микробиолог Аркадий Карпович.

Его лицо залила густая краска, ему сделалось стыдно за вытянутые колени, за латки на локтях.

Единственное, что спасало положение, так это полумрак, царивший в прихожей.

– Можно войти?

Аркадий Карпович абсолютно не был готов к этому визиту. А то, что это именно тот самый визит, о котором он столько думал, сомнений не оставалось.