Не  пугайте меня. Я  теперь как ребенок, меня можно до  смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, я вас никому не покажу, никому: так надо.  Он есть,  но никто не видал его, он скрывается.  А  знаете,  что  можно даже  и показать,  из  ста  тысяч одному например. И пойдет  по  всей земле:  ""видели, видели"".  И Ивана  Филипповича бога-саваофа  видели,  как  он в  колеснице на  небо вознесся  пред  людьми, ""собственными"" глазами видели. А вы не Иван Филиппович; вы красавец,  гордый как  бог,  ничего  для  себя не ищущий,  с  ореолом жертвы,  ""скрывающийся"". Главное, легенду! Вы их победите, взглянете и победите. Новую правду несет и ""скрывается"". А  тут мы  два-три  соломоновских приговора пустим.  Кучки-то, пятерки-то  -  газет не  надо!  Если  из  десяти  тысяч  одну только просьбу удовлетворить,  то все пойдут с  просьбами. В  каждой  волости каждый  мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло,  куда  просьбы  опускать указано.  И застонет стоном земля: ""новый  правый закон идет"", и взволнуется море,  и  рухнет  балаган,  и тогда  подумаем,  как  бы  поставить  строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы      - Неистовство! - проговорил Ставрогин.      - Почему, почему вы  не  хотите? Боитесь? Ведь  я потому и схватился за вас, что вы  ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока еще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен?      Ставрогин  молчал.  Меж тем  пришли  к  самому дому  и  остановились  у подъезда.      - Слушайте, -  наклонился к его  уху Верховенский: - я вам без денег; я кончу завтра с  Марьей Тимофеевной...  без денег, и завтра же  приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же?      ""Что  он  вправду  помешался?""   улыбнулся  Ставрогин.   Двери  крыльца отворились.      -  Ставрогин, наша  Америка? - схватил  в последний  раз  его  за  руку Верховенский.      - Зачем? - серьезно и строго проговорил Николай Всеволодович.      - Охоты нет, так я и знал!  -  вскричал тот в порыве неистовой злобы. - Врете вы,  дрянной,  блудливый, изломанный барченок, не  верю, аппетит у вас волчий... Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не  могу же я  от вас отказаться!  Нет на  земле  иного  как вы! Я вас  с  заграницы  выдумал; выдумал на вас же глядя. Если бы не глядел  я  на вас из угла, не пришло  бы мне ничего в голову!..      Ставрогин не отвечая пошел вверх по лестнице.      - Ставрогин!  - крикнул  ему  вслед Верховенский, -  даю вам день... ну два... ну три; больше трех не могу, а там - ваш ответ!",Фёдор Достоевский - Бесы (1872),http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=18487&public_page=73,2023-11-12 08:20:26 -0500

Одиссея доктора Гарина. Александр Генис – о новом романе Сорокина,"Описывая зверства, Сорокин прибегает к знакомой по прежним книгам – в первую очередь это ""Сердца четырех"" – манере. Если Тарантино гасит жестокость смехом, то Сорокин – деловитым стилем производственного романа. Превращение человека в “мясо” (критически важное для автора слово) описывается как нейтральный технический процесс. Сцены дикого даже по сорокинским меркам насилия служат пропуском в постапокалиптический мир, где все решающее уже произошло. И атомная война (“ядерка”), и распад страны, и захват ее Китаем, который на просторах бывшей Сибири торжественно отмечает свой новый национальный праздник – “День возвращения северных территорий”.  Характерно, что в “Наследии” еще решительнее, чем в “Докторе Гарине”, действие сдвинуто на Восток так далеко, что даже не упоминается Европа, которая, скажем, в “Теллурии” интересовала автора не меньше, чем Азия. Ее передел ведет к тому, что на сцену выходит могучий Китай, который опирается на свой КГБ и традицию Конфуция.  То, что называлось Россией, распалось в набор аббревиатур, в которых не без труда узнаются новые республики: Уральская, Алтайская, Байкальская и пр. Реликты общей народной культуры представлены у Сорокина блатной феней, обильным матом, похабными частушками и “мельхиоровым подстаканником с советской космической символикой”.  Обломки Левиафана-России живут по Гоббсу: все всем враги. Чем дальше мы погружаемся в роман, тем яснее становится главное свойство созданного Сорокиным мира-инвалида. Распавшиеся социальные связи, нарушенные границы, изуверская мораль, взорванные будни. Искалеченный край населяют столь же безобразные существа, мало напоминающие своих предков. “Сейчас много разных людей”, – говорится в романе. И все они по нему бродят – большие, маленькие, шерстяные, обыкновенные, знатные, уроды. В книге просто тесно от монстров. Они толпятся на страницах, как жильцы коммунальной квартиры сорокинского дома Ашеров.  Язык тоже попал под ядерный взрыв и выбрался из воронки полоумным и полупонятным Чтобы окунуть нас с головой в пучину, Сорокин заставляет к ней прислушаться. Как всегда у него, язык оказывается симптомом, персонажем и резонером. Он проговаривается о масштабах катастрофы, разрушившей “дом бытия” (Хайдеггер). В романе все говорят на наречиях мутантов. Как будто язык тоже попал под ядерный взрыв и выбрался из воронки полоумным и полупонятным. Например таким: “Бого уверо. Мамо веро. Науч”. Или еще хуже: “Ужасно, ноупле, ужасно… хрипонь моргараш, хрипонь домбораш”. И даже тогда, когда мы вроде бы узнаем русский, он оборачивается дурацким раешником, перемешанным с псевдонародными поговорками авторского изготовления.  В романе “Наследие” мы не сразу узнаем доктора Гарина в безногом нищем с травмированной головой и речью. Ковыляя на протезах, он сопровождает книгу на всех ее крутых поворотах. Только таким и может быть положительный герой у Сорокина. Он, как Платон Каратаев, мало на что способен, кроме мелких добрых дел – накормить сироту, перевязать раненого, подбодрить упавшего, напомнить о Боге, наконец.  Прошедший все круги сорокинского ада Гарин, с трудом догадываемся мы, привел в новую книгу зачатых в двух прежних частях трилогии детей. Это – полуодичавшие Оле и Але, никогда и не бывшие цивилизованными черныши-альбиносы с непроизносимыми подлинными именами. Спасенные для будущих дел, они – надежда расы кентавров, которые, возможно, заменят окончательно погубивших себя людей.  Зерно утопии Сорокин сажает на последних страницах в нетронутую нашей историей целину: “Вокруг расстилалась великолепная равнина – поля паханые и непаханые, ровные луга раскинулись до самого горизонта”.  Здесь автор воздвиг гигантский памятник своему герою. “Десятиметровый человек в докторском халате”, готовый “разжать свои волевые губы, чтобы сообщить раскинувшемуся вокруг миру что-то очень важное, но пока не хочет этого делать”.",Одиссея доктора Гарина. Александр Генис – о новом романе Сорокина,https://www.svoboda.org/a/odisseya-doktora-garina-aleksandr-genis-o-novom-romane-sorokina/32676316.html,2023-11-12 09:25:56 -0500

Пинг-понг с Александром Невским. Как историк Путин отменяет целые