Трудилась только эта служанка. (Любая служанка скажет, что это совершенно обычная ситуация.)

Кое-кто из поваров и резчиков мяса, когда господа разошлись, сидели кругом развалившись. Они помаленьку отщипывали кусочки от остатков еды, с ленивым видом кухонных работников, знающих, что некоторые из кусков мяса были уже склизкими, когда их доставили от мясника, которые из соусов не хотели густеть, и сколько раз овощи роняли во время готовки на пол, испачканный мышиным пометом.

– Кто тут главный? – потребовал я. Я догадывался, что тут так все безалаберно устроено, что нет конкретного ответственного. И я угадал. Я предупредил их, что одному из гостей стало худо, но никто из этих мелких сошек не удивился. Затем я сказал, что болезнь оказалась смертельной, тут они все внезапно потеряли аппетит.

– Если сможете найти собаку, которая никому не нравится, начните кормить ее этими оставшимися лакомыми кусочками, по одному за раз…

Я вернулся обратно к Гиацинту.

– Мы загородим дверь…

Это послужит моей цели, люди будут думать, что туалет затопило – обычный случай.

–…Теперь, прежде чем какой-нибудь любитель соваться куда не следует приберет тут все, я хочу, чтобы ты показал мне столовую.

В доме, где никогда не опорожняют мусорные ведра, и никогда не чистят разделочные доски, тем не менее могут накормить гостя среди захватывающей дух роскоши.

Сверкающий канделябр начал теперь гаснуть, но огней хватило, чтоб осветить позолоту на пьедесталах и тонкую резьбу колонн, и мерцание парчовых складок занавесей, покрывал и украшений, которые делали комнату и три гигантских кушетки в должной мере роскошными для группы запрыгнувших вверх по социальной лестнице мальчиков, подрезавших фитили у ламп, и женского отребья, что вышли за них замуж. Я не стал беспокоиться, чтоб ухватить разом все детали но я запомнил огромные батальные полотна и превосходно полированные ониксовые вазы. Решетки наверху, в сводчатом потолке оставались открытыми, после того, как с них вниз пролились на пировавших духи, от чьих ароматов у меня запершило в горле.

Мальчик-слуга свернулся с большим пальцем во рту и персиком в другой руке. Он так крепко спал, что выглядел, будто дыхание оставило его. Гиацинт в тревоге пнул его, но ребенок проснулся и удалился.

Я осмотрелся вокруг, ища подсказки. Здесь худшим знаком домашних проблем оказались заляпанные винными пятнами скатерти, которые будут заботой хранителя белья дома Гортензиев, и море разлитого на одной из кушеток масла из светильника. Я отпихнул ногой со своего пути зачерствевшую булку.

– Кто здесь был сегодня вечером, Гиацинт? Сколько человек из семейства?

– Все трое, с обеими женщинами.

– Гости?

– Только один. Деловой партнер.

– И Северина.

Семь. На кушетках было достаточно свободного места.

– Какова была последовательность смены блюд?

– Еда это не моя епархия. Фалько, тебе нужен управляющий домом.

Управляющий был самовлюбленным типом, говорившим с этакой утомленной ленцой (я встречался с ним прежде). Он мог подождать.

Я обошел весь триклиний, но ничего на глаза не попалось. Графины с вином и кувшины с водой остались на приставных столиках после трапезы, как и разбросанные в беспорядке чаши для специй и ситечками для процеживания. Единственно оставшимся предметом пиршества была сложная конструкция на низком центральном столе. Это было дерево, сплетенное из золотой проволоки, которое, по видимому, принесли, обвешанным фруктами на десерт. Грозди винограда и абрикосы все еще свисали с его ветвей и лежали на подставке.

Я все еще стоял в задумчивости, а Гиацинт горестно сгорбился на обеденном ложе, когда тишина была нарушена человеком, который прямо ворвался в комнату.

– Кто-то умер? Да?

– Кто-то, возможно, так и сделал, – ответил я мрачно, обратив взор на это дикое явление. У него была залысина на лбу, широкий рот, нос, в два раза больший лица, и быстрые серебристо-карие глаза. Его рост был заурядным, но он занимал много места, источая мощную энергию, подобно хорошо смазанной критской ветряной мельнице, стоящей на тормозе во время бури.

– От кого ты узнал об этом?

– Служанка прибежала и рассказала.

– Почему? Какое это имеет отношение к тебе?

Гиацинт поднял глаза.

– Если ты говоришь, что причиной отравления Нова была еда, – сказал он мне, с легким оттенком веселья, – он думает, что ты подкапываешься под него – это шеф-повар, Фалько!

– Нов! – дикие глаза шеф-повара стали еще крупнее. Он был явно расстроен.

– Успокойся! Как тебя звать?

– Люди здесь зовут меня Виридовиксом, – сообщил он мне сухо. – И если мой хозяин был отравлен – тогда тебе необходимо поговорить со мной!

– Если ты шеф-повар, – прокомментировал я, – тогда большинство из тех, кто этим вечером тут ели, захотят это сделать!

Если бы мне понадобилось подтверждение, что кучка Гортензиев была всего лишь дилетантами в светской жизни, я бы нашел это в том, что у них был галльский повар.

Минуло сто лет с тех пор, как Рим решил приобщить к цивилизации галлов; с тех пор мы перешли от геноцида от рук Юлия Цезаря к приручению племен товарами, что оказалось дешевле для Казны: керамические чашки, италийские вина и демократические тонкости местного самоуправления. В ответ Галлия заполнила студии художников моделями, которые специализировались в изображении умирающих варваров, а затем наслала на нас толпу чиновников среднего уровня вроде Агриколы110. Много видных галлов111 прибыло к нам из Форума Юлия112, который украшен тем, что можно было бы назвать университетом, а вдобавок порт, из которого легко можно отправится в Рим. Я готов признать, что когда нибудь три холодных галльских провинции113 внесут свой вклад в цивилизованное искусство – но никто не сможет меня убедить, что это будет кулинарное искусство. Но даже при всем при этом, я не имел в виду, что Гортензий Нов умер потому, что его повар родом из Галлии. Его, почти наверняка, погубил ужин, но повар к этому был не причастен.