Таким образом, самым страшным для Аллы оказались не похороны. И даже не замкнувшаяся в своем горе мать. Она прекрасно могла существовать и без нее, среди своих свивающихся в клубок нитей. Самым страшным оказались отцовские летние туфли в дырочку, которые почему-то долго еще сиротливо стояли у стены под часами. Часы, мерно покачивая маятником, похожим на скрипичный ключ, методично отмеривали то время, которое эти туфли зачем-то продолжали существовать без своего хозяина. Когда их наконец убрали, Алла не помнила, но еще долго видела их внутренним взором: слегка поношенные, серые, с рядами овальных и круглых дырочек: овальная, круглая, овальная, круглая… а в центре даже что-то вроде цветочка. С тех пор она никогда ничего не ставила на пол у пустой стены, очень не любила летние мужские туфли в дырочку, кисти на шнурах и цветы-пионы. Все остальные цветы она тогда еще любила.

На похороны Игоря Алла не пошла. Не могла. Детские навыки, полученные на тех двух похоронах, оставили ее. Голос сел и охрип. Она не смогла бы вскрикнуть, чтобы ее немедленно убрали от гроба. Все дело, очевидно, заключалось в том, что в тех двух смертях Алла не была виновата. Она таилась и выходила из тела, чтобы не встречаться с результатами деятельности самой жизни, как в случае с усопшей директрисой, или недобросовестных врачей, которые, не сделав пробы, ввели отцу, как она потом узнала, какой-то жуткий аллерген. Его ослабевший после операции организм не смог справиться с этим лекарством. Игоря она сама толкнула в лапы смерти. Развернула к ней лицом и сказала: «Ступай!» Она не сможет выйти из тела, чтобы переждать там, в сияющей стране, куда она умела переноситься, похороны Игоря, потому что ей нет оправдания. Ей самой неплохо бы умереть, исчезнуть, стереться с лица земли и из людских воспоминаний. Ее жизнь не задалась. Она была бессмысленной и никому не нужной. Она жила… нет… она существовала ради какой-то нелепой цели. Разве можно отомстить всем мужчинам? Им имя – легионы! И все они живы: жирная Пиявица – Башлачев, несчастный Счастливчик, счастливый Наследник и прочие… Нет только Игоря… Но, может, она все-таки не виновата? Разве могла она предположить, что какой-то водитель «BMW» напьется и его занесет на тротуар? Да что же это такое?! Неужели она пытается себя оправдать? И зачем только она, Алла, ему встретилась? Не так… не встретилась… Нет, все-таки встретилась, но он ее не заметил. Он был занят своей девочкой Наташей, которую любовно заключил в рамочку и поставил на рабочий стол, в центре, на самом видном месте. А она, Алла, вползла к нему в доверие ядовитой змеей и начала подталкивать к смерти. Может, она все-таки любила его, этого талантливого мальчика с тонкими пальцами? Он был счастлив в ее объятиях… Нет… Даже ее руки и губы лицемерили. Ей льстил его пыл и восторженность. Она с ним вместе чувствовала себя моложе. В его присутствии ее отпускало напряжение. Она была естественна, забывала себя контролировать и вся отдавалась ощущениям и эмоциям. А что было бы дальше, если бы он так чудовищно, нелепо не погиб? Разве она вышла бы за него замуж? Никогда! Она уже размышляла на эту тему. Она продолжала бы цепляться к нему, чтобы обнаружить умело скрываемую общность с мужскими индивидуумами с самыми мерзостными наклонностями, а потом начала бы мстить далее по всем правилам разработанного ею же искусства. Сколько бы он ее выдержал? Сколько бы длилась его любовь? Или он, изверившись, тоже встал бы на тропу войны… только с женским полом? Война порождает войну. Война не может плодоносить. Она не может ничего доказать и заставить кого-то изменить свои взгляды. Война формирует уродливые воззрения, гипертрофирует до неузнаваемости идеи, путает цели, занимается подменой средств их достижения. Она, Алла, ничего не выиграла в результате многолетних военных действий. Она несет только одни потери, и последняя – жесточайшая из них…

А сослуживцы ее еще и жалеют. Говорят в ее присутствии шепотом. Они не знают, что она убийца и есть. Не догадываются, что ее надо распять без суда и следствия или забить камнями. Даже Башлачев притих. Еще бы! Последнее время он только и делал, что выезжал на Игоре. Тот работал в три шеи, а этот мерзавец плевал в потолок и почивал на лаврах. Теперь останутся одни плевки. Лавры некому будет зарабатывать. Петр Николаевич и на Аллу смотрит затравленно. Похоже, боится, как бы она не стала прилюдно обвинять его в смерти Игоря, поскольку несчастье произошло вскоре после того, как он совал ему Аллины фотографии, чем здорово и расстроил. Алле это смешно. Кроме нее, других виновных нет. Все остальное теперь утратило смысл. Алла перестала ежеутренне оттягивать волосы феном, но они и сами не желали больше виться: висели плоскими тусклыми прядями. Красить ресницы и губы было бы еще более странно. Разве палачам нужна косметика? У них одна краска – ярко-красная кровь на топоре или лезвии гильотины. А темные, строгие Аллины костюмы оказались кстати – наряды вдов и сирот. Она надевала под черный костюм бадлон черного цвета и походила на поникшую ворону.

На кладбище Алла не ходила, но считала, что Игорь на нее не в обиде. Она думала о нем постоянно. Он часто приходил к ней во сне, и губы его были сладкими. Она не хотела просыпаться, потому что во сне любила его всей душой и была счастлива. Дни были унылы и слишком тягучи. На работе их еще можно было как-то проживать. Она, чтобы отвлечься от тягостных дум, придумала себе еще одну нагрузку: разобрать архив отдела и сделать компьютерную базу данных старых работ и отчетов. Таким образом, на службе время шло довольно быстро, а дома она не знала, куда себя деть. Однажды к ней заявился Счастливчик, еще более постаревший и скукоженный. Он был прилично пьян, а потому скоро начал рыдать и винить себя в смерти Игоря. Дескать, если бы он тогда не устроил скандал, то все могло бы сложиться иначе: они вчетвером поехали бы домой на такси, и никакие «BMW» Игорю на дороге не встретились бы. Алла успокаивать его не собиралась, но и не винила. В смерти Игоря есть только один виновник – она, Алла Белозерова, а остальным нечего и примазываться.

Однажды она встретила в метро Макса под руку с той самой девушкой, которая как-то приходила к ней для выяснения отношений. Девушка ее не узнала, да и Макс, видимо, узнал не сразу. Он скользнул по ней равнодушным взглядом, а потом обеспокоенно обернулся. Алла поспешила отвести глаза и спрятаться за группой пассажиров с большими дорожными сумками.

Дома ей очень захотелось отравиться. Она высыпала на стол все таблетки, которые только были в доме. Вообще-то, она болела редко, поэтому перед ней оказалась небольшая разноцветная кучка всяких пустяков: но-шпа, аспирин, активированный уголь, аллахол, стрептоцид и какие-то просроченные витамины. Самая крутая таблетка – седал, но она всего лишь одна. Разве таким отравишься? Алла, всхлипнув, одним махом руки сбросила их с дивана. Таблетки горохом застучали по полу. Крутой седал остался на столе. Всхлипу Алла было обрадовалась, но в плач он так и не вылился. Она вообще не пролила по Игорю ни одной слезинки. Все у нее внутри пересохло и закаменело.

Вены она себе перерезать не сможет. Страшно. Даже в ванне, как рекомендуют, не сможет. Что, если прыгнуть из окна… Она живет всего на пятом этаже, но дом старый, потолки высокие. Ее пятый вполне потянет на седьмой в новом доме. Алла подошла к окну и посмотрела на черный, мокрый от дождя тротуар. Нет… И это сделать она не сможет. Надо быть честной с собой. Это только в кино, чуть что – и на подоконник! Пожалуй, остается одно – газ… Правда, нынче в него такой противный дезодорант добавляют, что от одного его запаха задохнешься. Можно не выдержать. Может, дезодорант специально поменяли в целях борьбы с суицидниками? Смешно. А что, если напиться вусмерть? Тогда, может, и запах не будет казаться столь удушающим? Придется идти в магазин. Дома у нее ничего нет. Купить разве водки? Чтобы покрепче?