Но раздражение, вызванное племянником, у Озрика не утихло, и он с трудом удерживался от явных выражений гнева. Парень пользуется тем, что вокруг много народа, и он, Озрик, не может выразить свои требования иначе! Впрочем, он зря беспокоится – Марк и так все сделает, ведь не зря на протяжении всей жизни он сеял в душе Марка семена озлобленности и ревности, равно как и его мать Морвена. Последняя же, кроме того, сумела воспитать сына так, чтобы никакие лишения, ни моральные, ни физические не смогли остановить его на пути возвращения того, что принадлежало ему по праву и что было так подло отобрано. И вот сегодня наконец настал день долгожданной жатвы.

Озрик прекрасно понимал, как, вероятно, и сам Годфри, где в настоящий момент находится Линет, но к счастью, графу понадобится еще немало времени, чтобы открыто признать местонахождением своей дочери стан врага, – а это открывает широкую дорогу к цели, ставшей уже давным-давно единственной в жизни мстительного лорда. Цель же эта была – увидеть ненавистного норманна лишенным всего самого дорогого, придавленным тяжелым сакским сапогом. Озрик мечтал увидеть Годфри ограбленным так же, как когда-то был ограблен его отец, старый Сайвард, который умер нищим и опозоренным. Много лет прошло с тех пор, как проклятый граф нарушил свои клятвы, но все это время Озрик был одержим лишь одной мыслью, одной идеей: Годфри должен быть растоптан и унижен, и вот теперь час настал. И потому сакс, понимавший, что спешка и нетерпение могут только лишь помешать делу, усилием воли подавил свой гнев, надев на него железную узду.

Увидя, что граф уже в седле, Озрик и сам мгновенно кинулся к своему рослому дестриеру, и никакая морось, весьма быстро превратившаяся в отчаянный ливень, не могла потушить в нем пламя ненависти и торжества.

Ливень хлестал и над молчаливым домом Райса, где в мрачной тревоге не находили себе места двое мужчин и две женщины. Райс, сдвинув золотистые брови в одну широкую линию, нервно водил пером по листу пергамента, в то время как Оувейн угрюмо стоял у окна, раскрытого, несмотря на дождь, чтобы в комнату проникало хотя бы немного света. В ожидании того, как Райс закончит письмо, бородач даже не скинул тяжелый мокрый плащ, всем своим видом показывая, что явился не по собственной воле, а лишь по вызову принца. Однако это решение все-таки не смогло удержать его от быстрого скользящего взгляда в сторону Грании.

Обе женщины приютились на другом конце стола, укладывая в глубокую корзинку горшочек с обольстительно пахнущей тушенкой, куски копченой оленины, буханки темного ржаного хлеба и огромный круг оранжевого сыра. Наконец запасы были уложены, крышка захлопнута, и Грания, решительно поднявшись, встала рядом с Оувейном.

– Когда ты отправишься исполнять поручение брата, – жестко и не терпящим возражения голосом начала она, – то я провожу тебя до дома Юнид. Пока она занята врачеванием раненых, мы не смеем бросить ее семью на произвол судьбы, мы с Линет приготовили эти запасы, чтобы дети не голодали. – Она кивнула головой на раздувшуюся корзину.

Оувейн кивнул, и пламя камина мрачным светом озарило его угольно-черные кудри, но лицо осталось каменно-неподвижным. Не дрогнуло оно даже тогда, когда Грания просунула тонкую руку ему под локоть и, сияя черными глазами, прошептала несколько ласково-убеждающих слов.

Пока пара у окна переговаривалась тихими голосами, Линет беспомощно огляделась и встала поближе к Райсу, словно магнитом притягиваемая к письменам, которые тот чертил на пергаменте смуглой рукой. Она даже попыталась заглянуть принцу через плечо.

– Ты можешь прочитать написанное? – изумился он, и изумление это даже перекрыло блаженство, испытываемое от ее близости.

Линет ответила смущенной улыбкой, словно извиняясь за свою неспособность понять смысл красивых черных знаков на желтоватой роскошной бумаге, а затем тихонько покачала головой. Волна ее вымытых волос при этом движении упала на ее порозовевшее личико.

– А-а, высокородная норманнская девица! Я-то уж подумал, что ты и это умеешь! – В последних словах Райса послышались почти вопрос и мольба, а Оувейн кинул на Линет весьма подозрительный взгляд.

– Нет. Но ведь правда, что и среди мужчин, за исключением священников, немного найдется знающих это искусство. – Мягкая и чуть насмешливая улыбка снова тронула полные яркие губы. – И никогда не видела я женщину, которая была бы в состоянии разобрать начертанные тобой таинственные символы.

– К счастью, при дворе моего воспитателя умение читать и писать ценилось ничуть не ниже уменья владеть мечом.

– Значит, и он был необыкновенным человеком, – без тени колебания согласилась Линет.

А Райса уже кидало то в жар, то в холод от ее близости и от невозможности обладания ею.

– К счастью, в долгие пустые зимние вечера он первым приобщил меня к тайнам письменности, а позже давал читать драгоценные старинные манускрипты.

– Я слышала, что в таких манускриптах много историй о древних временах и об учении Бога нашего Иисуса! – В словах девушки зазвенело горячее желание знаний. – О, как бы счастлива я была, имей в своих руках такой ключ!

Райс был искренне удивлен, услышав из уст избалованной леди слова, которые нечасто услышишь и от мужчин его положения и ранга, не говоря уже о женщинах.

– Оставались бы мы вместе еще какое-то время, я с радостью поделился бы с тобой своими знаниями…

– И тогда, – подхватила Линет, – когда бы ты был занят, то посылал бы мне послания, в которых я читала бы о твоих успехах и здоровье… – Густые ресницы поспешили прикрыть восторженный блеск янтарных глаз. – … А я… Я посылала бы тебе скучные отчеты о доме и хозяйстве. – Блеск неожиданно потух.

Мечты о несбыточном вернули обоих молодых людей к суровой действительности, и Линет невольно отодвинулась от Райса, а он снова спрятал свою душу в неприступную крепость бесстрастия.

Ослепленные своим горем, ни принц, ни Линет не заметили взгляда Оувейна, брошенного на девушку с крайней подозрительностью. Бородач оторвался от Грании и подошел к столу. Может, и правда, что эта норманнка не умеет читать, но где гарантия, что она не лжет, и кто знает, не намерена ли она предупредить отца о планах Уэльского принца?

– Я вижу, письмо закончено, – и, не дожидаясь ответа, Оувейн сграбастал пергамент с уже высохшими, к счастью, чернилами и сложил его так, чтобы не было видно ни единой буквы. Затем он положил драгоценную бумагу на стол в ожидании государственной печати, которая замкнет послание до тех пор, пока его не распечатает рука самого короля Вильгельма Рыжего.

Сухо усмехнувшись, Райс поглядел в открытые синие глаза. Оувейн уже не раз в частных беседах высказывал принцу свои подозрения, касающиеся норманнской девицы и возможности ее побега в Абергель, и Райс, не имея против разумных доводов друга ничего, кроме внутренней уверенности в порядочности Линет, с трудом опровергал нелепые, но вполне логичные доказательства. Любые утверждения Райса о личной честности девушки приводили Оувейна в глубокое отчаяние, тем более безысходное, что, как он был уверен, его повелитель и друг попался в паутину женских интриг. Время шло, и вскоре Райс и сам уже не мог отрицать того, что он подпал под таинственное обаяние Линет.