— Ложись.

Почти укладываюсь, но тут вспоминаю, что главная сегодня — я.

— Нет. Слушай меня. Сейчас ты отправишься в спальню.

Он покорно бредет к спальне, но вдруг оборачивается и вопросительно смотрит на меня.

— Ну, чего же ты ждешь?

— Я жду тебя.

— Не нужно. Раздевайся и ложись.

Он медлит, но потом подчиняется, начинает раздеваться, доверчивый бычок. Мне нравятся его крепкие, как стволы, ноги. А бедра вполне сексуальные, бедра — это вообще моя слабость, сразу представляешь, как они прижимаются к тебе, горячие и гладкие. Как молодые деревца. Нет, я все-таки сделаю это, подойду и поглажу, наверное, это приятно, провести ладонями вверх и вниз. Я и спортивные соревнования смотрю по телику из-за голого тела. Обнаженные мужские ноги будят во мне порочные фантазии. Мускулы, вжимающиеся в твои мускулы, готовые тебя раздавить, уничтожить, а ты пытаешься вырваться и ругаешься — «не надо, отстань!».

…Не факт, конечно, что я действительно это все проделаю, но скорее всего. Чтобы его помучить, я мурлычу, что мне пока не хочется, пусть лучше помассирует мне спину. Ложусь на кровать, и он начинает. Пожалуй, это не совсем массаж, потому что в каждом прикосновении я чувствую его ярость, остроту его желания. И мне это нравится, очень. Нравится это щекочущее тепло, а главное, то, что я заставила Пи Джея угождать мне. Он так старательно и заботливо разминает мне спину, и в то же время с такой ненавистью… все-таки странные я вызываю у него чувства. И вот он переворачивает меня на спину, вот раздвигает ноги, и его пальцы нетерпеливо щупают мою вагину, потом пытаются проникнуть внутрь. Я перехватываю его руку:

— Нет, не надо.

Он умоляет, говорит, что больше не может терпеть, но я непреклонна:

— Погоди, я не хочу, чтобы ты раз-раз-раз, потыркался, и привет. Я хочу, чтобы ты у меня был сильным… настоящим магом, который расправит во мне каждую жилочку, каждый мускул, каждую складочку… Понятно?

Он не отвечает, он начинает круговыми движениями гладить мой живот… перестал… теперь разминает суставами пальцев, уже не только живот, но и бедра. Снова слегка раздвигает ноги, чтобы удобнее было массировать, и с тыльной стороны тоже, а иногда почти задевает выступ между ног. Гладит, похлопывает по ляжкам, по икрам, пусть, как здорово, как это успокаивает. Вот добрался до моих озябших ступней. Я давно мечтала об этом: если бы я стала королевой, то первым делом тут же завела себе придворного массажиста, чтобы мял и растирал мне пальцы и пятки… Какое блаженство, не хочу, чтобы он останавливался, хочу еще и еще. Пи Джей подкладывает мне под зад подушку и, тихонечко перебирая пальцами, начинает поглаживать кожу под пупком и вдоль кромки волос, потом еще шире раздвигает ляжки и дует — в самую середку, это мне, пожалуй, не нравится, я чувствую слабый протест: застал меня врасплох, я не готова к тому, чтобы он и туда смотрел, и дул… И вдруг я чувствую — там — его губы, и все еще пытаюсь анализировать: то, что будет происходить дальше, это все еще по моему приказу или это уже его инициатива? Какой горячий у него язык… Что значит опыт, он явно не впервые такое проделывает… Нежно покусывает, крепко (но при этом очень бережно) нажимая, водит кончиком языка… мне так хорошо, что я уже не могу больше никого терзать: ни себя, ни его. Я хочу забыться, раствориться в блаженстве, здесь, сейчас, здесь, в этом домишке, где мы совсем одни, и пусть, теперь мне это все по фигу…

Когда все завершилось, я спросила:

— И как же мне теперь удерживать равновесие?

Он непонимающе на меня смотрит.

— Я имею в виду — внутреннее, мое душевное равновесие.

— Между чем и чем?

— Между отрицательным и положительным, между плохим и хорошим.

— Значит, по-твоему, тут нет особой разницы?

— Есть, конечно, могу, черт ее возьми.

— Ха-ха-ха. Значит, тебе просто неохота брать на себя ответственность.

Ха-ха-ха. Вот сволочь! Догадливый…

Утро было кошмарным. Я проснулась одна и почему-то на кушетке. И сразу поняла: в доме есть кто-то посторонний, кто-то бродит, стуча каблуками по полу. Я притворяюсь спящей. Цок-цок-цок. И вот надо мной наклоняются, цокнув совсем близко и особенно противно. С моей щеки осторожно убирают волосы.

— Ага, — шепчет женщина на каблуках. Я чувствую, как простыня слегка приподнимается (видимо, она осматривает мое тело), потом снова падает, и меня заботливо укутывают. У женщины ласковые, но при этом очень уверенные руки, от нее пахнет мятой. Она уходит, и я открываю глаза и успеваю рассмотреть ее икры: толстые и черные. Вскоре ее голос доносится со стороны душа, сильный американский акцент. Ч-черт, серьезная тетенька.

Сползаю с кушетки и подкрадываюсь к окну: тетенька орет на Пи Джея, слов она знает много… среди прочего что-то насчет телефона, что это элементарно — взять и набрать номер… Ее задница иногда чуть подрагивает, в те моменты, когда она тычет пальцем Пи Джею в грудь. Пухленькая, с бешеными глазами, волосы прямые, жесткие, прическа под Клеопатру. А она очень даже ничего.

Пи Джей, обливаясь потом, оправдывается, твердит, что действительно собирался позвонить.

— Когда?

— Когда закончу.

— Ну и как? Закончил?

— Почти, она уже, можно сказать, почти… В общем, я был… Да прекрати ты, наконец! Пойми-и-и: некогда мне было слушать, звонит или не звонит этот гребаный телефон! Не до того было.

— Ах, некогда… (Тараторит что-то непонятное, не могу разобрать…) Не вешай мне на уши лапшу, мой мальчик. Придумай что-нибудь более остроумное. Я просто не могу поверить своим глазам… Она тебя скрутила, скажешь, нет? Она, я вижу, вертит тобой, как хочет. И возникает естественный вопрос: как ей это удалось? Да, я хочу знать, как ей…

Я слышу, как у порога хлопает дверца машины. Ни с кем не хочу разговаривать, пошли они все… снова бегу к кушетке, ныряю под простыню, голая, и накрываюсь с головой, оставив маленькую щелочку.

— Кэрол, ты где? — орет Робби и входит. Увидев меня, останавливается, нежно на меня смотрит (от этого взгляда у меня мучительно сжимается сердце) и дальше идет уже на цыпочках, к спальне, но, передумав, подходит к холодильнику. Ага, хлопнула дверца, он пьет, прямо из бутылки, потом зажигает сигарету. Горластая Клеопатра вдруг громко зовет: «Робби!», и мой братец уходит. А я поднимаюсь, я надеваю топик и так тщательно скатанные вчера почти до лодыжек леггинсы, то есть лосины.

Входит Пи Джей, на ходу обтирая лоб влажным платком, в руках у него блюдо с сэндвичами.

— Ну, — говорю я. — И кто это у нас был?

— Кэрол Фелпс.

— Дальше, я слушаю.

— Дальше? Она моя любовница.

— Ну да? Как я за тебя рада.

— Вот уж не думал, что ее понесет в Австралию.