Она вернулась, укуталась в одеяло и легла. С тоской ожидая установления соединения с Мальчиком, она пыталась заснуть, но сон не шёл, и она, чтобы поменьше думать о пережитом только что (самые страшные думы и воспоминания ОБ ЭТОМ ещё впереди, уже поняла она), думала, конечно же, о Соле (и чуточку о капитане)…

Кутаясь и трясясь от холода, Девушка подумала вдруг о том, что есть два способа согреться.

Первый – понадевать всяких «защит», укутаться, отгородиться и задерживать тепло, и никому его не давать. Так многим проще. Никто никому ничего не должен – ТАК.

И второй – отдавать, отдавать, отдавать, в наивной надежде, что согреют ВЗАМЕН.

«Только вот кому-то живая грелка в полный рост достаётся, а кому-то малюсенькая искусственная, суррогат сплошной, постылая мастурбация», – всё вздыхала Номи, от жалости к самой себе… Ворочалась, ворочалась, и не заметила, как уснула.

* * *

…Ожидание убивало Номи. И явь и сны превратились в сплошной кошмар. Сола не было нигде.

Жутко было спать и не менее жутко – бодрствовать. Две равновеликие жути. Заснуть и вновь не суметь отыскать его… или стараться не засыпАть, старательно гоня прочь страшную мысль: «Я тут гуляю, а он в это время как раз уснул и меня ищет…»

Умер он или просто не спит?! Но сколько он может не спать, если жив?! Если же спит, то почему сны не пробиваются, не могут слиться?.. А может, он просто перестал видеть сны?!

Вопросы, вопросы… жди ответа, жди ответа… Хуже нет – ждать и догонять.

Наяву Номи сомнамбулически шаталась по своим апартаментам, стараясь не замечать постоянно готовых к отправке двух спасателей: «оригинал» Урга, то есть флолуэйца во плоти, и голограмму парочки видеодатчиков Гана (как бы глаза).

«…Бар давно закрыт. / У его дверей / Тень мою трамвай / Задавил. / Ветер вены вскрыл / Небу в сентябре… / Чуть солоноват / Вкус любви…», – звучали в голове слова древней песни.

Во сне Номи лихорадочно пыталась нащупать знакомую, сделавшуюся почти родной, волну, но Сола нигде не было, словно его дхорр стёр с лика Вселенной. И во сне её сопровождала песня, не умолкающая ни на мгновение: «…Спит ночлежный дом / С надписью „отель“. / Милиционер / Смотрит вслед. / В тёплом доме том / Холодна постель. / Без любви / Счастья нет…»

Номи не понимала, что с нею происходит. Ясность внесло бы осознание: «Я ЛЮБЛЮ ЕГО!», – но, отчаянно боясь сглазить или ошибиться, она закусывала губу и старалась даже не пытаться вносить ясность. Потому и существовала в сплошнейшем тумане… Не жила. ЖДАЛА.

И когда Соединение вдруг произошло, когда её ищущий разум всё-таки нащупал ЕГО, и когда Номи осознала, что Бой в тюрьме, и в таком ужасном состоянии, что даже спать, а значит и соединиться с нею, не мог… поняла, что Сол умирает, вот-вот умрёт… то в первое мгновение решила, что это мираж, злая шутка перенапряжённых извилин, изгалёж над самими собой…

Но это был не мираж, это был ОН. Её неистовая настойчивость была вознаграждена! Если бы она хоть чуточку меньше ХОТЕЛА, то не отыскала бы его никогда. И он бы – умер. Ясный пень.

– Ма-альчик мой, наконец-то!!! – закричала она и отчаянно вцепилась в него, словно от силы объятий впрямую зависело, сумеет ли унести Мальчика старая жадная бабища по имени Смерть.

– Солли, мальчик мой дорогой, милый, ненаглядный, ласковый, родной, где же ты был?.. – шептала она, глотая слёзы, и всё прижимала, прижимала его к груди, в неистовом стремлении сберечь, приклеить, примагнитить, приторочить, прикрыть, привязать, притиснуть, притереть, приговорить, прирастить, поглотить, впитать, всосать, обволочь, упрятать… всё, что угодно, только бы НЕ ОТДАТЬ безжалостной ворюге с женским именем. Она боролась за него с этой безжалостной женщиной, и, похоже, побеждала… «Не отдам, не отдам, слышишь?!! – кричала мысленно. – Пусть, пусть ты умудрённая и опытная тварь, а я всего лишь глупенькая девчонка, но я сильнее, слышишь?! У меня ничего не останется, если ты отнимешь его у меня! Забирай тогда и меня, слышишь?! А ещё лучше, забери меня, но его оставь живым…»

– Но-оми… девочка… – зашевелились губы отвоёванного у Смерти, поднимающегося из мглы безвозвратности Сола. – Но-оми… Но-оми… – и в его устах имя её звучало как слово из песни. Главное слово… Ему невероятно нравилось звучание её имени, и он всё повторял и повторял его, пока она не закрыла его уста своими, и тогда им обоим сделалось не до разговоров.

Тела их реально разделяло космическое расстояние, но этому, ПЕРВОМУ поцелую, пространство преградой не могло служить. На пути друг к дружке они преодолели гораздо более серьёзные преграды, нежели какие-то там тысяча девятьсот сорок три парсека, разделяющие Кингсленд и Ти Рэкс, две планеты с королевскими именами…

Когда Принцесса и Принц хотят поцеловаться, они поцелуются, несмотря ни на что и ни на кого.

…Проснулась Номи с ощущением, что заново родилась. Что было недалеко от истины. И ответила на немой вопрос, застывший в глазах товарищей и товарок:

– Он жи-ив…

Даже если бы Экипаж специально репетировал единодушный облегчённый вздох, то и тогда он не получился бы настолько слитным.

И тут же вольные, все вместе, принялись настраиваться на переброску Десса и Кибертанка, сосредоточивая все свои духовные силы на страстном желании:

СПАСАТЕЛИ ДОЛЖНЫ УСПЕТЬ В НУЖНОЕ МЕСТО И В НУЖНОЕ ВРЕМЯ!!!

Что такое для ПроСветлённых, желающих помочь друзьям, какие-то пару тыщ парсеков?! Всего лишь расстояние вытянутой руки.

– …Вот уж, дхорр задери, встреча! Всем встречам встреча, ясный пень! Я гляжу, ты в революционеры подался, Перебор… – сквозь зубы процедил субкарго Сол, неожиданно узрев меня среди членов Совета.

Подобно ревмагам, собравшимся в Красном Зале, я восседал в глубоком кресле, за невысоким столом. Сражённый очередным приступом скуки, тоскливо исследовал металлопластовый кристалл-бокс, вручённый мне незадолго до начала заседания

секретарём, тихим и неприметным роче. Контрольный дисплей контейнера светился следующей надписью: «Воззвание к мятежному народу. Ознакомиться в ближайшее время».

– Если живой останусь, своими зубами глотку тебе перегрызу, что да то да! – с лютой ненавистью в голосе закончил Сол.

Стражники и стражницы, сопровождавшие пленных, прилагая заметные усилия, побороли в себе желание утихомирить разговорчивого, зарвавшегося чела: ревмаги Совета могли не одобрить подобной грубости, подрывавшей их реноме человеколюбов-гуманистов.

Сельва-маць! Любопытную метаморфозу претерпело на Экскалибуре слово «гуманизм» – превратившись в некую антитезу ксенофобии.

– Молчи, сынок… – сдавленно и как-то почти ласково попросил Кэп Йо, говоривший, как и Бой, на косморусском. Солдаты смутились ещё больше, подозревая, что человеки на чём Свет стоИт на неведомом наречии поносят Ревмагсовет целиком и каждого из ревмагов в отдельности.