Человек на стене улыбнулся, чего Йерек никак не ожидал от того, кто только что услышал свой смертный приговор, и отвесил театральный поклон армии нежити, толпящейся у его порога, намеренно не замечая предводителя вампиров. Питера подстрекали к тому, чтобы он выставил себя еще большим идиотом, чем выглядел раньше. Уловка напомнила Волку отвлекающую интермедию ловкачей-аферистов. Люди хотели, чтобы фон Карштайн не отрывал взгляда от стен, так не значит ли это, что они не желают, чтобы он увидел еще что-то? Где таится настоящая угроза?

Йерек успокоил себя тем, что это скоро выяснится, и если Питер и Мелингер в результате пострадают, что ж, он не будет плакать по этой парочке. Его терзали противоречия. Фон Зерт права, он — гамайя, но он также и человек, или, по крайней мере, малая часть человека. Как гамайя, он служит другому хозяину и не обязан быть верным Питеру, чего, в сущности, и требует от него Конрад, а как человек, он, кажется, молится о таком же исходе, только совсем по другим причинам.

Питер фон Карштайн опасен.

Люди на стенах понимали это, и те, кто прятался за их спинами, конечно, тоже. У игры имелась цель — ослепить вампира, скрыть от него очевидное. Угодившие в ловушку люди непредсказуемы, как загнанный в угол скорпион.

Для беспристрастного зрителя следующие несколько часов будут весьма увлекательны. Чем обернется столкновение стратегической наивности Питера, вожака орды проклятых, и хитрости кривляки на стене и кукловода, дергающего его за веревочки? Впрочем, с учетом отчаянности ситуации незаинтересованных зевак тут нет. Каждая сторона питает огромные надежды на провал другой. Картина восхищала разве что Йерека, который поймал себя на том, что ищет жало на хвосте противника — а оно там непременно должно быть. Что выигрывают защитники, вгоняя Питера в ярость?

Если не считать очевидного факта, что обезумевший противник не в состоянии мыслить здраво, Волк не видел особых выгод от раздражения врага.

Так что внимание Йерека переключилось на тех, кто поближе, — Питера и женщину рядом с ним. Любовники ли они? Возможно. В их жестах есть что-то интимное, тела как будто привыкли льнуть друг к другу, но настоящей привязанности не ощущается. Кажется, они не слишком пекутся один о другом. А для Мелингера близость Питера и некроманта — точно кол в сердце. Вскипевшая ярость вампира почти осязаема.

Возвышение Мелингера среди аристократии ночи будет, несомненно, эффектным. Он просто воплощение мрака.

Какое-то движение на стене привлекло взгляд Йерека. К ван Халу, оказывается, присоединилось немало горожан, людей на укреплениях становилось все больше и больше — пятьдесят, шестьдесят, сто солдат, повернувшихся спинами к Питеру фон Карштайну. Йерек наблюдал в недоумении, и вдруг защитники Нулна, все как один, стянули с себя штаны.

Старый Волк разразился хохотом.

Эти незнакомые люди нравились ему. Славные парни, смелые, наглые! Настоящие солдаты. Не какие-то там шаркуны-трупы, пляшущие под дудку какой-нибудь мадам. Они заслужили смерть не больше, чем кто-либо другой, но этот пустячный акт неповиновения решил их судьбу. Склонность к всепрощению не относилась к фамильным чертам фон Карштайна.

Они погибли перед рассветом.

Фон Карштайн освободил зверей, приказав своим подчиненным штурмовать стены. Им не понадобились лестницы — фон Зерт взгромоздила мертвецов друг на друга, и вампиры вскарабкались по трупам, прорвав оборону в тридцати местах, расшвыряв стены по камешку, как и обещала некромант. Стая летучих мышей заслонила небо, юркие твари метались над улицами, наполняя пространство невыносимыми песнями возбуждения и голода. Они опускались на крыши и водостоки, принимая звериное обличье. Бестии, готовые жрать, жрать и жрать, вырвались на волю.

Нулн пал перед бешеным желанием вампиров насытиться.

От диких воплей замутило бы кого угодно. Лютые существа гнали живых по улицам, настигали их, рвали одежду вместе с плотью и, давясь от жадности, набивали утробы свежим мясом.

Йерек не принимал участия в бойне.

Он бродил по аллеям, заваленным изувеченными телами, по бульварам, скользким от пролитой крови, отстраненно и безмолвно.

Чего бы ни надеялись достичь жители Нулна, дразня Питера, план их явно провалился. В считанные часы город превратился в некрополь. Смерть гуляла по улицам, скликая живых в темные объятия Морра. Возраст, вероисповедание, цвет кожи потеряли значение, сократившись до одного абсолюта: люди стали просто мясом для зверей.

Чудовища кувыркались в роскоши древнего города, как свиньи, совокупляющиеся в грязи. Они жрали во дворцах и бедняцких лачугах, и любое блюдо казалось тварям божественным. Девственницы жертвовали ногами и шейками, умирающие старухи, истекая кровью, ползали по полу, точно унижаясь перед вампирами.

Это было за гранью войны. Это было за гранью смерти. Это была оргия кровавой похоти и бесчинства. Звери действовали с тошнотворной доскональностью. Вампиры выгоняли живых из укромных местечек, поджигали дома, выкуривали людей из храмов, где они теснились, умоляя своих богов о спасении. Только спасения от мертвых не было. С небес не спускался свет, чтобы повести или оградить их. Всепоглощающая тьма легла на город, и создания тьмы буйствовали неукротимо.

Наконец, опьянев от сытости, жравшие несколько часов подряд вампиры впали в тяжелую спячку. Йерек видел, как лежат они бок о бок с осушенными до капли телами, неотличимые от своих жертв. Он перешагивал через них, он обходил их. Подняв взгляд к небу, Волк убедился, что скоро взойдет солнце, уже не имеющее значения для жителей некогда великого города. Свет ли, тьма — не все ли равно мертвым. С закатом ряды войска фон Зерт пополнятся тысячами зомби, а Нулн достанется крысам. Поистине скорбная участь.

Он не делал этого. Он не участвовал. На его руках нет крови, но это не важно. Это не отделяло его от резни. Он теперь зверь. Даже от запаха крови сердце его колотится, а рот наполняет слюна отвратительного голода. Он хотел есть, хотел присоединиться к убийствам, и этого было достаточно, чтобы мысленно проклинать себя.

Все в Волке восставало против греховности случившегося. Масштабы убийства превосходили все, что он переживал когда-либо, ни в одном сражении он не видел такого кровопролития, даже падение Миденхейма не могло сравниться с этим ужасом, ибо тут был ужас нечеловеческий, чудовищный. Перед Йереком раскинулось поле бойни. Эти мертвые — не солдаты, это женщины и дети, они не брали оружия и не оголяли задниц, они не дрались, битва просто встала им поперек горла — и задушила их.

После месяцев кажущегося бессилия мертвецов, окруживших город озером гниющей плоти, эта война превратилась в войну на истощение. Живые нуждались в пище, так что мертвецы уничтожили поля и скот, осквернили воду и просто ждали, позволяя болезням и голоду взять свое, не начиная штурмовать стены. И вдруг — такое.

В этой победе нет чести.

Йерека тошнило.

На крышах и подоконниках сидело множество стервятников, привлеченных запахом крови, птицы черными тучами слетали вниз клевать трупы, даже когда солнце начало медленно подниматься и над мертвым городом зарозовело небо.