Но тут, думаю, возникает дополнительная трудность. Наш взгляд на ребенка как на обжирающуюся информацией гусеницу чересчур примитивен. В алгоритме детской доверчивости имеется петля, которая, пока мы не поймем ее смысла, может казаться почти парадоксальной. Давайте еще раз вернемся к нашему образу ребенка, нуждающегося в том, чтобы как можно быстрее впитать в себя знания предыдущего поколения. Что, если двое взрослых — допустим, мать и отец — дадут вам советы, противоречащие друг другу? Как быть, если мать скажет, что все змеи смертельно опасны и к ним никогда нельзя приближаться, а отец назавтра заявит, что смертельно опасны все змеи, кроме зеленых, а зеленую змейку можно взять домой? Оба совета по-своему неплохи. Материнский, более общий, достигнет желаемой цели защитить вас от змей, пусть даже он и ровняет зеленых змей под одну гребенку с остальными. Более избирательный совет отца обладает тем же защитным действием и в некотором отношении лучше, но при переселении в какую-нибудь другую местность, если его не пересмотреть, может оказаться фатальным. Как бы то ни было, возникшее противоречие может породить в мозгу маленького ребенка опасную путаницу. Родители зачастую прилагают большие усилия, чтобы не противоречить друг другу, и это, по-видимому, разумно. Но естественный отбор, «конструируя» детское легковерие, должен был «вмонтировать» в него какой-то способ справляться с разноречивыми советами. Возможно, какое-нибудь простое правило приоритета вроде «Верь тому, что услышал раньше». Или: «Верь матери больше, чем отцу, а отцу больше, чем другим взрослым в поселении».

Иногда родительское напутствие целенаправленно подрывает доверие к другим взрослым. Вот, например, какого рода советы родители вынуждены давать своим детям: «Если некий взрослый позовет тебя с собой, представившись нашим другом, не верь ему, каким бы хорошим он ни казался, даже (или особенно) если он предлагает тебе сласти. Иди только за известным тебе и нам человеком или за тем, кто носит полицейскую форму». (Английские газеты недавно облетела очаровательная история: Елизавета, королева-мать, 97 лет, попросила своего шофера остановиться, заметив рыдающего и явно потерявшегося ребенка. Добрая старушка вышла из машины, чтобы утешить плачущую девочку, и предложила отвезти ее домой. «Я не могу! — завопило дитя. — Мне нельзя разговаривать с незнакомыми людьми!») В некоторых ситуациях от ребенка требуется не доверчивость, а полная ее противоположность — непоколебимая убежденность в истинности более раннего высказывания взрослых перед лицом нового, сколь угодно соблазнительного и правдоподобного, но противоречащего предыдущему.

Таким образом, сами по себе эпитеты «легковерный» и «внушаемый» к детям не вполне применимы. Подлинно доверчивый человек верит всему, что ему ни скажут, даже если это не согласуется со слышанным прежде от других. То свойство детей, которое я здесь пытаюсь точно определить, — это легковерие не в чистом виде, а в сложном сочетании со своей противоположностью — упрямой верой в ранее усвоенное. Следовательно, полностью рецепт звучит так: крайняя доверчивость вначале и столь же полная упорная непоколебимость впоследствии. Можете представить, к каким опустошительным результатам способна привести подобная комбинация. Эти иезуиты прошлых веков знали, о чем говорили: «Дайте мне ребенка на его первые семь лет, и я верну вам человека».

Выдающийся репродуктолог Роберт Уинстон придумал следующее объявление, которое мог бы разместить в газете какой-нибудь беспринципный шарлатан, адресующийся к тем, кто желает, чтобы их следующий ребенок оказался, допустим, мальчиком (я не разделяю сексизма, лежащего в основе этой выдумки, но в древности он был в порядке вещей, да и сегодня много где нередок): «Пришлите мне 500 фунтов за средство моего собственного изобретения — и у вас родится сын. В случае неудачи деньги возвращу». Гарантия возврата денег дается затем, чтобы методика вызывала доверие. В сущности, поскольку мальчики и так рождаются примерно в 50 % случаев, подобная махинация действительно могла бы стать неплохим денежным подспорьем. Мошенник даже мог бы преспокойно выплачивать компенсацию сверх того, что возвращается по гарантии, — скажем, 250 фунтов за каждую родившуюся девочку. И все равно в долгосрочной перспективе его затея оказалась бы выгодным дельцем.

В 1991 году я использовал похожую иллюстрацию на одной из своих Рождественских лекций Королевского института. Я заявил, будто у меня есть основания думать, что в зале присутствует экстрасенс и ясновидящий, который одной лишь силой мысли способен влиять на события. Чтобы выяснить, кто же это, я предложил: «Давайте для начала установим, в какой половине аудитории он сидит», — после чего попросил всех встать, в то время как мой ассистент подбрасывал монету. Тех, кто находился с левой стороны, попросили «внушать» монете, чтобы выпал орел, а все, кто справа, должны были усиленно желать решку. Одна из сторон, понятное дело, проиграла, и ее попросили сесть. Оставшихся опять разделили на две группы: одна заставляла выпасть орла, другая — решку. И снова проигравшие сели. И так далее мы раз за разом вдвое уменьшали количество испытуемых, пока после семи или восьми бросков неизбежно не пришли к тому, что стоять остался только один человек. «Поприветствуем дружными аплодисментами нашего экстрасенса!» А кто же он еще, если не экстрасенс, раз ему удалось благополучно повлиять на монетку восемь раз подряд?

Если бы те мои лекции транслировались по телевидению в прямом эфире, а не в записи, этот опыт можно было бы сделать еще эффектнее. Я бы попросил всех телезрителей, чья фамилия начинается на какую-либо букву алфавита от A до J, загадать орла, а всех остальных — решку. Та половина, в которой оказался бы «экстрасенс», была бы снова разделена на двое, и так далее. И каждого я попросил бы записывать порядок своих загадываний. Понадобился бы примерно двадцать один бросок монеты, чтобы из двух миллионов человек, смотревших передачу, остался всего один. Для подстраховки я остановился бы чуть раньше: скажем, на восемнадцатом ходу предложил бы всем, кто еще не вышел из игры, позвонить в студию. Таких было бы уже совсем немного, и, при определенном везении, кто-нибудь позвонил бы. Этого человека попросили бы зачитать свою запись — ОРРРООРООООРРРООРР, — которая совпала бы с нашей. Итак, он сумел повлиять на восемнадцать последовательных подбрасываний монеты! Возгласы восхищения. Но восхищения чем? Ничем, кроме чистейшей случайности. Не знаю, проводился ли подобный эксперимент. На самом деле этот фокус настолько очевиден, что с его помощью мало кого можно было бы одурачить. Ну а как насчет следующего?

Известный «экстрасенс» выступает по телевизору: его рекламный агент организовал ему выгодный эфир в обеденное время. Уставившись с десяти миллионов телеэкранов своими гипнотизирующими, искрящимися глазами (мои комплименты гримеру и осветителю), наш воображаемый прорицатель возвещает, будто он чувствует странную духовную связь, вибрирующий отголосок космической энергии, с некоторыми из своих зрителей. И те смогут узнать, что это именно они, потому что сразу же после того, как он закончит произносить свое мистическое заклинание, у них на руке остановятся часы. После совсем недолгой паузы на столе перед ним звонит телефон. Потрясенный голос сообщает через динамики, что часики его обладательницы внезапно остановились сразу же после слов провидца. Еще прежде, чем посмотреть на свои часы, добавляет дозвонившаяся телезрительница, она почувствовала, что это случится, поскольку в горящих глазах ее кумира было нечто, проникавшее прямо к ней в душу. Она ощутила «вибрации» и «энергетику». Не успевает она договорить, как звонит второй телефон. Еще чьи-то часы встали.