— Он сумасброд, как и все Юлии-Клавдии, — благодушно пошутил властитель, уже навеселе. — Представляете, ведь самый нормальный из них — это я!

И, по-братски обнявшись, все трое — вольноотпущенник, патриций и император — осушили свои кубки.

Спустя два часа после застолья и нескольких партий в кости, когда, к великому ужасу Аврелия, Кастор не удержался, чтобы не использовать свои разносторонние таланты в игре с самим императором, грек удалился с драгоценным приглашением на бои гладиаторов, оставив друзей вдвоем.

— Друг мой, что я могу сказать? Я попросил тебя найти убийцу гладиатора, а ты раскрыл целый заговор… Я всегда знал, что ты молодец, но не думал, что до такой степени! — рассмеялся старик.

— Мне повезло, — скромно ответил Аврелий, осушая последний кубок.

— Теперь, когда я вновь нашел тебя, так просто не отпущу. И не думай, что позволю вернуться к твоим книгам, статуям и обворожительным матронам… — И тут Клавдий хитро подмигнул ему. Ни для кого не оставалось секретом, что правитель Рима питал страсть к женскому полу. — Не бросай своего учителя этрусского языка одного….

— Нет, Тиберий Клавдий Цезарь, — возразил сенатор, внезапно сделавшись серьезным. — Таким приказом ты очень огорчил бы меня.

— Рядом со мной так мало людей, на которых можно положиться…

— Твоя жена, твои министры…

— Ах, Нарцисс и Паллант, конечно, очень толковые люди, но думают сначала о своих интересах, а уж потом о моих. А Мессалина молода, слишком молода для меня, — вздохнул он, растягивая слова и осушая трудно сказать, какой по счету кубок. Император выпил слишком много и сильно опьянел. — Ты думаешь, я не знаю, что у нее есть любовники? Нет, я не дурак, пусть когда-то, пока я не надел эту тогу, меня и называли Клавдием-придурком. Но она на сорок лет младше меня, и я вынужден притворяться, будто ничего не вижу. Между тем измена императору — это преступление против государства. И признай я измену, тут же придется осудить Валерию. А я все еще люблю ее, несмотря ни на что. И потом, она же мать моих маленьких детей — Октавии и Британика… Они очаровательны и так похожи на Валерию! Кто бы подумал, что это дети такого урода, как я!

Аврелий молча кивнул. Конечно, Клавдий знал о ветреном поведении Валерии Мессалины… Но долго ли он сможет притворяться, что слеп и глух?

— Так на чем мы остановились?! Ах да, должность при дворе, — настаивал властитель.

— Нет, Клавдий, это мое окончательное слово, — выпрямился сенатор.

— Ладно, будь по-твоему, но хотя бы окажи мне честь, побудь завтра рядом со мной на боях гладиаторов!

— Только без всяких оваций. У меня слабые уши, — попросил сенатор, слушая ложные заверения властителя.

Бурные прославления на арене… Ну, на многих матрон это произвело бы немалое впечатление, утешился он и решил поддержать игру.

За пять дней до июльских ид

На другой день Кастор явился к Аврелию довольный как никогда.

— Как ты это сумел, детище неизвестного бога и козы, как, объясни мне, во имя бессмертного Гермеса! — Патриций поднялся и похлопал его по плечу. — Ты великий человек, друг мой, великий и неповторимый!

— Мне не пришлось ничего делать, хозяин, — с деланой скромностью ответил александриец. — Просто достаточно было попросить о помощи.

— Кого? — удивился Аврелий, ничего не понимая.

— Того, кто знал о заговоре и вдобавок согласился сообщить о нем, кто долго жил на Востоке и был напрямую связан с полководцем Фазием, кто даже лично участвовал в заговоре. Человека могущественного, но которому уже нечего больше терять и который не хотел, чтобы тебя смешали с грязью. Вот держи, это тебе, — добавил грек, передавая ему записку без подписи и печати, содержавшую только одно-единственное слово, написанное красивым женским почерком: «Vale!»

— Фламиния! — изумился Аврелий. — Она… она же терпеть меня не могла! Нам пришлось пожениться из-за деловых интересов, и наша недолгая супружеская жизнь обернулась мучением для нас обоих.

— Наверное, она слишком поздно поняла, что ошиблась, — заметил александриец не без иронии.

— А ты, Кастор, как узнал о Фламинии? — удивился Аврелий. — Когда мы познакомились с тобой в Александрии, я уже давно был в разводе с ней, и она жила в Сирии.

— Осторожный раб должен очень внимательно выбирать себе хозяина. В Александрии, прежде чем я позволил тебе купить меня, я собрал некоторые сведения…

— Но ведь я вытащил тебя полуживым с плахи! — вскипел сенатор, который приобрел Кастора после того, как спас его от гнева служителей бога Амона, решивших казнить грека за то, что он надул их каким-то немыслимым способом.

— Конечно, хозяин. В тот опасный момент я не мог глубоко вникнуть в ситуацию, но потом все спокойно разведал.

— И я, значит, выдержал экзамен, — с иронией констатировал патриций. — А моя жизнь с самого начала никогда не составляла для тебя никакой тайны, — пошутил он.

— Я умею разбираться в людях, хозяин, и сразу понял, с кем имею дело, — с гордостью успокоил его грек.

Неоценимый Кастор, с любовью подумал Аврелий, и сразу же вспомнил Ксению: что же он натворил, пообещав ее в жены Парису и предав, таким образом, своего верного секретаря!

И тут он услышал, как шумно ввалившийся в атрий Сервилий радостно приветствует всех, кто попадается ему на пути. Домашние, рабы, служанки, кухонные мальчишки, вольноотпущенники, даже заспанный привратник Фабелл — все услышали поздравления и горячие благодарности от доброго благородного Тита.

— Молодцы! Молодцы! — продолжал повторять он. — Радуете меня! Весь Рим говорит о вас!

— О благородный… — слегка поклонился Кастор и поспешил ретироваться.

— Моя слава взлетела до небес, Аврелий! Я — друг спасителя империи. Сегодня утром в моем атрии было не протолкнуться от клиентов, а Помпония готовит грандиозный прием в твою честь — вечером, на другой день после боев гладиаторов, — радостно сообщил сияющий Тит, но тут же и помрачнел: — Ниссы не будет, бедняжки… — еле слышно прошептал он.

Аврелий окончательно решил ничего не говорить ему о своих отношениях с актрисой. Какой смысл рассказывать теперь Сервилию, как все обстояло на самом деле? Он не хотел, чтобы друг почувствовал себя уязвленным, узнав, что любовница изменила ему, да еще с ним, с Аврелием, лучшим его другом, а так она навсегда останется в его тайных мечтах…

Но Тит, опустив глаза, явно чувствовал себя неловко и бормотал что-то невнятное.

— Знаешь, Публий, я ужасно люблю Помпонию. В эти последние дни она к тому же стала какая-то необычная, неузнаваемая. Наверное, будешь смеяться надо мной, но знаешь — она до сих пор восхищает меня, после стольких лет брака.

— Нет, что ты! Она удивительная женщина! — обрадовался Аврелий.