Неотъемлемой и весьма приятной особенностью нашей базы, притом одной из самых красивых, была девушка Мааян, задачей которой было контролировать настроение солдат и не допускать душевных срывов. Например, перед выходом на операцию она писала бойцам, которые в ней участвовали, теплые открытки, оставляла на подушках шоколадки. С ней мы всегда могли поговорить, спросить совета. Скажете, все это мелочи? Категорически нет. Настроение военнослужащих часто имеет решающее значение при проведении боевой операции. И роль Мааян трудно переоценить. Часто возможность высказаться, отвести душу в конечном итоге важнее, чем несколько марш-бросков для поддержания физической формы.

Каждое утро и каждый вечер любой солдат-кинолог шел к своей собаке и выгуливал ее. Клетки с собаками находились выше жилых комнат, на горе. И оттуда открывался очень красивый вид. С одной стороны зеленеет лес, в котором мы часто проводим свои тренировки. С другой стороны находятся караваны, где тренируются солдаты, приехавшие с базы Пелес после курса молодого бойца и проходящие курс спецподготовки. Чуть дальше живут ребята, которые проходят первую часть кинологического курса, а еще дальше — те, кто осваивает вторую часть. А вот и родные комнаты! Там находятся бойцы, которые ходят на боевые операции. Это сердце базы, отделенное забором от остальной ее части. А посередине стоят огромные контейнеры, в которых аккуратно сложено все наше обмундирование.

Один из бойцов «Окец» на вечерней прогулке со своей собакой. Самые счастливые моменты службы

Больше всего я любил именно вечерние прогулки с собакой. Вот уже на базе включилось освещение, и становится как-то уютней. Возле собачьих клеток суета. Кто-то спрашивает: «А ты идешь гулять с Тальей?» Конечно же иду! Иначе зачем я сюда пришел?! Открываю клетку, надеваю на ошейник поводок и вывожу свою собаку. Приятный прохладный ветерок теребит волосы, ты машинально проверяешь наличие пластмассового совка для собачьих экскрементов у себя на поясе и сопровождаешь своего верного друга по привычному для нас двоих маршруту.

Когда собака приболела, она спала в комнате с солдатом, иногда забираясь на его кровать. С другом нужно делиться всем, даже кроватью

Во время прогулки начинаешь с собакой разговаривать, отлично зная, что она тебя понимает: «Талья, как я сегодня устал! Прямо ног не чувствую». А мой верный друг шевелит ушами и сочувственно смотрит на меня своими умными карими глазами, слегка наклонив голову. «Талья, тебе нравится эта погода?» — спрашиваю я, и собачья пасть расплывается в улыбке. Потом мы садимся на траву. Я начинаю вычесывать Талью, а она смотрит либо на меня, либо вдаль. В такие моменты порой кажется, что мой четвероногий друг меня не понимает, а думает о чем-то своем, собачьем. Но, конечно же, это не так.

Теперь вы понимаете, почему в начале главы я назвал Окец своим домом. Я там, и говорю это совершенно искренне, провел лучшие в своей жизни полтора года…

Евреи, которым привелось пережить Холокост и Вторую мировую войну в целом, навсегда запомнили это ужасное время. Многие из них тогда лишились родных и близких, потеряли здоровье — физическое и особенно душевное. У большинства не было детства. И у всех осталась в душе огромная кровоточащая рана, с которой они переехали в Израиль и так и жили с незаживающей раной всю жизнь. И эту огромную душевную боль, эти страшные, леденящие кровь воспоминания они передали следующему поколению. Просто не могли не передать. Ведь вся боль, все невыносимые страдания и ужас остались в памяти навсегда. Кровоточила, не заживая, каждая клеточка их организма. Матери передавали свои мучительные воспоминания с грудным молоком, отцы и деды — через свои взгляды с навсегда застывшим в глазах отчаянием. А второе поколение передало третьему…

Таким образом, память о национальной трагедии переходила такой эстафетной палочкой от старших младшим, и эта печальная традиция существует и поныне. Настолько сильным был удар по еврейскому народу. Есть в Израиле выражение «Никогда больше». Его смысл понятен всем. Никогда больше евреи не будут беззащитными. Никогда больше они не будут безропотно следовать, как овцы на убой. Никогда больше не повторится трагедия Бабьего Яра и Варшавского гетто. Теперь евреи смогут себя защитить. Теперь у них всегда будет свое государство, а в нем — сильная армия. Именно потому, что у нас не было своего государства и своей армии, и стала возможна трагедия Холокоста. Дважды повторять эту ошибку мы не намерены. Даже я, представитель третьего-четвертого поколения после Холокоста, видел, служа в армии, как история еврейской трагедии влияла на солдат. Помню, как в самые трудные моменты, например, на финише марш-броска, когда сил уже практически нет, а легкие с хрипом втягивают в себя воздух, ты вспоминаешь фильмы о Холокосте. Вспоминаешь о своей прабабушке, практически вся родня которой была уничтожена — расстреляна, сожжена, задушена в газовых камерах. И ты на миг представляешь, что бы эти безвинно убитые люди подумали, увидев тебя, их потомка, облаченного в форму армии СОБСТВЕННОГО государства, хорошо вооруженного, сытого, натренированного, обученного, способного защитить их. Как бы они порадовались за своих еврейских граждан, которым больше не надо с ужасом ждать высылки, издевательств, уничтожения, которые не должны нашивать на одежду желтые звезды Давида в качестве опознавательных знаков. Наконец-то их народ имеет свою землю, свое государство, крепкое, сильное, способное противостоять любым недругам. И эти мысли придают тебе силы! Я знаю, что не только меня посещали такие мысли.

Холокост украл у людей, переживших его, не только родных, близких, детей, не только здоровье и спокойный безмятежный сон. Он украл у них и способность спокойно произносить отдельные слова. Люди больше не могли произнести «поезд», «рейс», даже находясь в полной безопасности на уже своей земле в Израиле. Только услышав эти слова, они впадали в панику, их начинала бить дрожь. Потому что для них это были не слова, а ключи, которые приоткрывали двери в ужасное прошлое, в кромешный ад.

И одним из таких слов было, увы, «собака». Ее лай, когда проводились облавы, когда людей гнали в концлагеря, к расстрельным рвам, к дымящимся печам крематориев, навсегда вгрызся в их память. Этот ужас только приблизительно можно представить, посмотрев художественные и документальные фильмы о Холокосте.

Конечно, все понимают, что эти умные животные ни при чем. Собака выполняет те команды, к которым ее приучил человек. Но этот лай оставил нестираемый негативный след в нашем обществе.

И по этой трагической причине не могло это негативное отношение к собакам не повлиять на отношение к нашему кинологическому спецподразделению. Мне кажется, именно поэтому оно до 1980 года было строго засекречено. Только чтобы не говорить людям, что и в израильской армии используют собак для борьбы с людьми. Такая информация могла вызвать шок у переживших Холокост, пробудить в них самые ужасные воспоминания, поднять из глубин небытия такие подробности из событий военных лет, которые по сей день вызывают содрогание. Да, сейчас ситуация совершенно иная. Но я уверен, что даже мысленный возврат в то страшное время был бы слишком тяжел. И даже сейчас, после героической смерти Томми и других собак Окец, своими жизнями доказавших, что в израильской армии собаки находятся на стороне Добра, бойцы нашего подразделения все равно очень стараются исключить малейший повод для негативного отношения к этим животным, для постыдной клеветы в других странах на израильскую армию и израильских солдат. Мы не даем ни единого повода провести аналогии между использованием собак в ЦАХАЛ и использованием собак нацистами.