Впервые увидев индусов, я была глубоко впечатлена. С корабля я наблюдала за маленькой группой детей, танцевавших на улице вместе с учителем. Меня очаровали изящество и легкость их движений. Когда мы сошли на берег, нас встретила женщина, рукопожатие которой я запомнила навсегда из-за его плавности и женственности. В нем ощущалось ровное течение Ганга, мягкие ветра ее родной страны, природа всего, что обладает естественной грацией. Индианка тепло, но застенчиво улыбнулась, и я опустила любопытный взгляд, чтобы ее не смущать.

С сестрой Мэриан мы отправились в долгий поход к монастырю. Казалось, в голове у нее карта, и она шла так уверенно, будто бывала здесь не раз. Очевидно, ей подробно объяснили дорогу, как лучше добраться до монастыря и как вести себя в незнакомом окружении. Все, что мне оставалось, это следовать за ней. В дороге мы молчали, не обращая внимания на стайки детей, сопровождавших нас и просивших денег. Они не видели в нас монахинь – откуда им было об этом знать. Одежда и цвет кожи указывали на то, что мы иностранцы. В трущобах Калькутты я замечала лежащих без движения людей, то ли пьяных, то ли спящих, то ли мертвых. Я видела мух, облепивших мясо, висевшее в уличных торговых палатках. Вокруг мелькало множество лиц, картины жизни индусов, мгновенно запечатлевающиеся в сознании.

Наконец, мы добрались до монастырского оазиса, где нас сердечно приветствовал местный священник. Сестра Мэриан, наконец, подала голос и завязала разговор, что было хорошо, поскольку я к тому времени почти забыла, как вести нормальную беседу.

Мы оказались в прохладной комнате, где нас угостили чашкой чая, лучше которого мне никогда не доводилось пробовать. Не знаю, что именно сыграло здесь свою роль: жара, настоящий цейлонский чай или то, что напиток заботливо приготовил накрывавший на стол молодой священник. Возможно, дело было в уникальном сочетании всех этих факторов. Очевидной была лишь симпатия молодого служителя, очаровавшего меня своим прикосновением, когда он пожимал мне руку. Между нами проскочила искра, возникла мгновенная связь, и я радостно улыбнулась, глядя в его молодое, сияющее лицо. Он был искренне рад тому, что чай мне понравился.

Нас привели к исповедальням в небольшом холодном храме, наполненном ароматом сладких благовоний. Сама исповедь оказалась невероятно унизительной. Лично познакомившись со старшим священником, теперь я должна была предстать перед ним в худшем свете. Чувствуя, как сжимается сердце, я сказала, что у меня были сексуальные фантазии, быстро добавив, что были и мысли о непослушании – они не так отвратительны, как сексуальные чувства… Все это выглядело невероятно постыдно. Почему такой прекрасный день надо портить подобными откровениями? В конце концов, игра шла в одни ворота: исповедник никому из нас не доверил свои тайные мысли! Впрочем, священники никогда официально не каялись в своих грехах перед женщинами.

Прощаясь, мы с молодым священником снова пожали друг другу руки. Мужская ладонь тепло и решительно обхватила мою кисть. Тремя годами позже он оказался в Австралии и хотел повидаться со мной. Однако в то время меня в монастыре не было, и о его визите я узнала лишь месяцы спустя, когда никто уже не мог вспомнить ни его имени, ни того, откуда он прибыл. Это один из тех странных случаев, что наводят меня на мысль: а не было ли суждено нам встретиться? Но если так, почему мы так и не увидели друг друга? Что бы изменилось, если б мы встретились вновь?

И почему люди думают о таких вещах?

МОЕ ЛИЦО стало бледным от долгой зимы, но теперь мать знала, что я снова в Австралии и со мной будет все в порядке, даже несмотря на то, что зима здесь только начиналась. Когда родители пришли со мной встретиться, на лице матери отражалось ее ликование. Отец тоже улыбался от радости. Однако я не задержалась в Дженаццано. Не теряя времени, мне следовало отправляться в сельскую школу. На дворе была середина 1965 года.

Нас с сестрой Мэриан отвезли на машине в небольшой сонный городок Беналла в Виктории, где была одна католическая церковь и две школы по соседству, за которыми присматривал наш орден.

Тот день – первый в новом для меня обществе одиннадцати монахинь-преподавателей и одной рабочей сестры – был шансом начать новую жизнь, жизнь плодотворную и без прошлого; по крайней мере, мне так представлялось. В общине я знала только двух человек: сестру Анну, ушедшую в монастырь на год позже меня, и сестру Мадлен, которая была на год старше. Обеим я могла доверять. Сестра Мэриан была моей спутницей на корабле, но это короткое время не считалось. Настоятельница никогда меня раньше не видела.

Разумеется, существовали отчеты, способные повлиять на формирование мнения о неизвестном и еще ничем не зарекомендовавшем себя в новой общине человеке, и такой доклад прибыл раньше меня. Предвкушая новый позитивный виток в своей монашеской жизни, я совсем забыла об этом.

Первое же вечернее собрание за общим столом в гостиной, включавшее некоторые объявления практического характера, преподобная мать Клэр закончила следующими словами: «Нужен тот, кто взял бы на себя обязанность будить нас в пять тридцать утра. Есть добровольцы?» Я увидела в этом возможность быть полезной и проявить исполнительность. «Да, есть», – быстро сказала я и удивилась, почему мое предложение не было принято немедленно. Преподобная мать Клэр сочувственно улыбнулась – но не мне, – а потом обратилась ко всем присутствующим: «Хорошо, сестра Мэри Карла получит колокольчик. Теперь мы можем ожидать всего чего угодно».

Сердце мое упало. Зачем она это сказала? В комнате послышались тихие, мягкие смешки. Все поняли шутку, которая, очевидно, основывалась на информации обо мне, полученной до моего приезда. Репутация молодой монахини была для преподобной матери не слишком важна. Она не проявляла намеренную жестокость, просто на нее давила ответственность за выполнение обязанностей, которые она не совсем готова была исполнять. Я расстроилась, но поняла, что теперь должна отлично выполнять свою работу.

МОНАСТЫРЬ раскинулся на небольшой территории в двухстах километрах к северу от Мельбурна, в глубине страны. Зимы там оказались довольно морозными. На своде над парадным входом была вырезана каменная Богоматерь. Перед главным зданием был приличный сад, в котором машина могла сделать полный разворот, а позади монастыря располагалась площадка для школьников, овощные грядки и курятник. Немногочисленность общины способствовала дружескому общению; красота открытых, светлых комнат усиливала чувство дома и успокаивала. После неуютных жилых помещений Дженаццано такая перемена казалась превосходной.

Около тридцати учениц школы были дочерьми фермеров, чьи дома находились слишком далеко, чтобы они могли ездить сюда ежедневно. Также здесь было несколько мальчиков – они приходили на учебу каждый день. Все спальни располагались наверху, и к ним вели две лестницы – одна, позади здания, была для учеников и для молодых или здоровых сестер, а вторая, прекрасно отполированная резная лестница рядом с входом в церковь, предназначалась только для настоятельницы и старших монахинь. Кроме Анны, Мадлен, Мэриан и меня, остальные монахини были среднего возраста или старше.