При этом он дает следующее определение стратегической кибервойны: «кампания кибератак, запущенных против государства и его общества, в первую очередь, но не только, для целей воздействия на поведение избранного государства».

Либики неоднократно подчеркивает, что киберпространство является сделанным человеком[323]. Хотя город тоже сделан человеком, но киберпространство, в отличие от него, является легко изменяющимся. И в этом его существенное отличие. Кстати, он считает, что, акцентируя проблемы защиты, мы ставим повозку (информационную защиту) впереди лошади (выполнения задачи).

В феврале 2014 г. Белый дом объявил о создании Концепции кибербезопасности[324],[325],[326],[327]. И хотя эта программа является добровольной для ее функционирования создается соответствующая программа для 16 секторов критической инфраструктуры под шапкой Министерства национальной безопасности[328]. Концепцию дополняет соответствующая дорожная карта[329]. При этом Концепция рассматривается как «живой» документ, который будет постоянно меняться и дополняться в зависимости от изменений ситуации. И он направлен на развитие публично-приватного партнерства в этой сфере.

Усиленно продвигается вперед концепция сетевых войн. На нее первыми обратили внимание Аркилла и Ронфельдт, подчеркивая, что именно этот тип войны станет основным на ближайшие десятилетия[330].

Все это связано с развитием информационных технологий. Можно увидеть следующие различия. Если иерархии строятся на интенсиве вертикальной коммуникации, то сети — на интенсиве коммуникаций горизонтальных. Если иерархии базируются на монологе, то сети — на диалоге. Именно отсюда ведут свое начало безлидерские качества сети. Подчеркнем также, что Майдан-2014 демонстрирует не просто безлидерские качества, а и нежелание имеющихся структур подчиняться «чужим» лидерам. Отсюда и возникает слабая предсказуемость того, что будет происходить завтра.

Аркилла и Ронфельдт также подчеркивают, что некоторые битвы будут иметь место в инфосфере и киберсфере, но физическое пространство все равно остается основным и в конфликтах информационного века. Они считают, что уамериканцев есть неправильная тенденция рассматривать современный конфликт как технологический, хотя для него более важны аспекты организации и доктрины. В этом плане социальная сетевая война это война скорее лидера сапастистов субкоманданте Маркоса, чем война компьютерного хакера Кевина Митника. Субкоманданте Маркос (см. о нем[331],[332],[333]), Кстати, считает, что сегодня мы имеем дело с четвертой мировой войной после третьей (холодной)[334].

Четвертую мировую войну он видит как войну между финансовыми центрами[335]. А глобализацию трактует как проникновение финансового мышления во все сферы жизни. Первой жертвой этой войны становятся национальные рынки. Эта война заставляет государства-нации пересматривать свою идентичность.

Маркос четко описывает современную ситуацию такими словами: «Сын (неолиберализм) пожирает отца (национальный капитал), а в этом процессе разрушает лживость капиталистической идеологии: в новом мировом порядке нет ни демократии, ни свободы, как нет ни равенства, ни братства. Планетарная сцена трансформировалась в новое поле битвы, где правит хаос». (об управлении с помощью хаоса см.[336],[337],[338], см. также мнение Маркоса по поводу 20-летия сапатистского восстания[339]).

В случае сапатистского движения в Мексике Ронфельдт и Аркилла выделят три задействованных в ней социальных слоя[340]: индейцы как база, хорошо образованные руководители, которые не имеют индейских корней, представители мексиканских и международных неправительственных организаций. И именно последний слой и создал феномен сапатистского движения, поскольку вывел его на международный уровень