виду легкая, на Серегиных плечах уплотнилась, набилась под грудь, собралась в горушку до самого рта. Серега подавил подкатившийся к горлу крик — все равно его, кроме Катюши, никто не услышит. И до нее едва ли долетит он, хоть кричи благим матом. К тому же, помнил Серега, двухметровый бикфордов шнур сгорел, должно быть, на треть длины. Теперь Серега, сползая вниз под давящею тяжестью земли, по пояс полоскался в воде.

А наверху сияло небо, промелькивали быстрые ласточки, и Серега жадно, с тоской ловил холодеющими глазами ясный свет, мгновенные росчерки, — уж наглядеться напоследок, больше не доведется.

И тут нога почувствовала слабину. Серега дернулся всем телом, судорожно, по-кошачьи махнул на крутик. Уже в спину ему, отбежавшему от берега, упруго толкнула взрывная волна.

Глядеть, что творится с завалом, с рекой он не стал. По хохоту, по пляске Катюши догадался — делается там, за спиной, что-то смешное. Лишь близко подойдя к девушке, сообразил, отчего ей весело: правая нога у Сереги оказалась босая. Он тоже рассмеялся, стащил левый сапог, швырнул его в реку. На бревна, которые оживали, пошевеливались, нацеливались в дальний путь.

Возле леса, откуда был виден катерок, Серегу с Катюшей догнала слабая гарь от взрывчатки. Катюша по-детски сморщила нос, понюхала воздух и только сейчас, кажется, поняла, на какое дело ходил парень, чей разнесчастный вид все еще смешил ее. Все шалости у нее как отрубило. Она сбоку присматривалась к Сереге, словно бы жалела его или раскаивалась перед ним в чем-то тайком содеянном.

Серега перемену в девушке расценил по-своему. Пытаясь унять разом одолевшую дрожь, медленно сказал:

— Ты не думай, Катюш… Это я по простоте сказал, что ничего не умею. Я всему научусь…

Спустя два часа, расставшись с Катюшей до вечера, Серега стал писать матери письмо. Комкал, рвал бумагу, снова брался писать — не получалось. Может, потому, что Серега торопился.

День шел на закат. За окнами маленького общежития лесорубов небо сделалось желто-синим, в нем отчетливо, радостно выделились красноватые сучки берез. На деревьях галочьи гнезда черны, а сами птицы, гомонившие в предчувствии скорых сумерек, чернее смолы. От них рябило в глазах.

И все равно Серега подолгу смотрел перед собой в пространство, будто из него должны были прийти хорошие, подходящие слова.

Серега мог бы обойтись без этого письма, но сейчас его особенно сильно мучила совесть — за мать, которой он обещал приехать в воскресенье. Само собой, не с пустыми руками, а с деньжатами.

Шел третий год, как мать тяжело заболела, имея на руках Серегиных братьев мал мала меньше — Виталика и Илюшку. Отец тогда с горя стал выпивать, а со временем так пристрастился к бутылке, что через день сидел с ней в обнимку.

По всем этим причинам Серега, окончив сельскую восьмилетку, подался сюда, в районный поселок; пристроился к лесорубам, вкалывал наравне со взрослыми, успевал ходить в вечернюю школу — доучивался.

Основную часть заработка Серега отдавал матери — тайком, чтобы не знал отец, не вымогал во хмелю.

«Дорогая маменька!

Со мной случилась неожиданная история…»

Серега скомкал лист, опять задумался. Действительно, история. Но ведь не напишешь матери: голова идет кругом, и сердце, кажется, вот-вот оборвется от натуги.

И Серега решил: о Катюше пока ни слова.

«Мамуля, родненькая!

Скоро у меня экзамены за десятый класс, а еще я отличился на сплаве, у меня показатели по сплотке хорошие. Бригадир похвалил меня, за это я попрошу выписать наряды раньше срока.

Так что подожди немного.

Я хочу купить себе костюм и ботинки, может быть, еще гитару. Старая-то, наверное, на чердаке валяется, вся ржавая.

Вот пока все.

Привет Виталику и Ильюхе, а также отцу!

Твой сын Сергей».

Серега внимательно прочитал написанное, и показалось ему оно до того несуразным, путаным, что он разорвал лист в мелкие клочья.

День совсем угасал. Стволы берез налились краснотой, грачи угомонились, устраиваясь на ночлег.

На сочинение другого письма времени не было. Всего час оставался до закрытия раймага. А там уже вечер, свидание…

Сначала Серега робко топтался возле прилавков, потом, боясь раздумать, вошел в отдел мужской одежды. Продавщица, видно было, не приняла Серегу за здешнего жителя, потому что здесь он почти не бывал; и если б сегодня не лишился сапог, благодаря чему его срочно отправили в общагу, не успел бы сюда — возвращались они с рейда ночью.

Выбор костюма начался с неприятности. Только Серега дотронулся до картонки — ему нужен пятьдесят второй размер, третий рост, — как подлетела к нему продавщица.

— А ну, отойди! — сказала она.

— Да мне костюм… — опешил Серега.

— Знаем, какой костюм. Все пуговицы посрезали с импортных пиджаков.

— Пуговицы?

— Не прикидывайся дуриком. Железные, с орлами…

— Давайте не будем, — просительно улыбнулся Серега, видя, что его вообще могут выгнать. — Понимаете, мне сегодня нельзя ругаться. Во-первых, базарить я не умею, во-вторых…

— Чего «во-вторых»? — чуть смягчилась продавщица.

— Мне, правда, костюм нужен… для свидания, хороший.

— Ишь ты…

Из немногих костюмов его размера выбрали светло-синий, в полосочку. Пиджак на Сереге сидел отлично, а вот с брюками вышли нелады. Штанины до лодыжек не доставали, на поясе же брюки не держались вовсе — до того расточительно широки были на том месте. Серега даже побледнел.

— Давно сохнешь по ней? — участливо спросила продавщица. — Подожди уж, к свадьбе сошьешь…

Серега еще раз подошел к зеркалу, оглядел себя без прежней дотошности, с прищуром. И хотя от этого брюки не стали меньше пузыриться, Серега не в силах был расстаться с желанием идти к Катюше в новом костюме, как на праздник.

— Беру, — сказал он.

С большим свертком, в котором, кроме костюма, лежали еще ботинки, галстук и мыло, Серега вернулся в общежитие. Быстро собрался в баню. Когда снова вышел на улицу, в поселке загорались огни. Особенно ярко, заманчиво горели они у Дома культуры, куда Сереге после всех приготовлений предстояло явиться. Уже сейчас оттуда обрывками долетала музыка, волновала.

Серега шагал по булыжной тропинке, и все кругом видел как бы заново. Даже баня, нацелившаяся черной трубой в небо, показалась ему кораблем с единственной высокой мачтой. И Листвянка, отразившая в себе мост, зарю, первую слабую звезду, была похожа на море.

Серега попарился всласть, надел чистое белье; в буфете смело растолкал мужиков, — торопится на свидание! — взял кружку пива, выпил ее залпом.

К Дому культуры он добирался медленно, темными закоулками, мучительно привыкая к обнове.

Ближе к месту свидания Сереге сделалось радостно и тревожно. Все сегодняшние мытарства забылись, и в голове