— Эй, ты что делаешь? — Он изображает недовольство, но почему-то отводит глаза.

— Решила прибраться и приготовить ужин: ты питаешься нездоровой фигней, а я, вообще-то, почти что повар. И... ты потратился на меня. Сказала же, что отработаю!

— Ох, кого-то ты мне напоминаешь... — Бормочет Юра, меняя гнев на милость, и подозрение режет по живому.

— Бывшую?

Тяжко вздыхаю и понимающе киваю, но Юра улыбается, как придурок:

— Не угадала. Оула.

Шутка мне не дается, а Юра не торопится объяснять, в чем прикол. Снимает с моего плеча полотенце, забирает из рук мокрую тарелку, молча протирает, ставит на полку и ждет следующую.

Мысли туманятся: мы же совсем как чертова семья!.. Но от фатальной обреченности слабеют колени: это самообман, я принимаю хорошее отношение к себе за несуществующую любовь.

А что если... признаться?..

Юра не сможет жить спокойно, но именно по этой причине я никогда не решусь сказать ему, что люблю.

* * *

Ужин съеден, за окнами сгустились сумерки, и мы перебираемся на привычное место для медитаций – за пластиковый дачный столик на крыше. Ощущаю себя суперзвездой — Юра оценил мои старания на десятку и сказал, что феттучини намного лучше того, что подают в его любимом рестике. Однако, как только приземляюсь на прохладный жесткий стул, окружающие просторы напоминают, что на самом деле я — ничтожная пылинка: куда подует свободный ветер, туда и полечу.

Черный силуэт Юры на фоне глубокого, темно-синего неба завораживает, я опять впадаю в состояние гипнотического ступора и качаюсь на его волнах, но над головой загораются малиновые прожекторы, и мир превращается в черно-красную страницу манги.

Меня переполняют эмоции: восторг, доверие и щенячья преданность, хочется бесконечно благодарить этого прекрасного парня за то, что подпустил ближе, отвлек от ужаса моей настоящей реальности, за то, что искренне мне улыбался...

— Мы все говорили о сказке. Вот он, город имени меня. Здесь, пока я рядом с тобой, — скрестив на груди руки, смотрю в перевернутую пропасть неба, и благодарность вырывается сама собой: — Спасибо за этот день — он останется для меня самым светлым. Ты сделал меня счастливой. Может, эта информация хотя бы на шаг приблизит тебя к норме.

— Круто. Я рад. Правда, — помедлив, отзывается Юра. — Но, дарлин, все еще убей не понимаю, что ты во мне нашла.

Сердце трепыхается испуганным воробьем: это шанс, а в моих правилах говорить все, что думаю, но сказать ему о сегодняшнем открытии не решаюсь. Прочищаю горло и пищу:

— Ты красивый. У тебя волшебные глаза. Они поразили меня — есть ощущение, что ты видишь людей насквозь, и от этого захватывает дух.

— Камон. Это называется экзотропия, легкая степень. По-простому — косоглазие. Я две операции в детстве перенес, но недостаток так и не смогли исправить до конца. Уже не так романтично, да? — он невесело усмехается, но только сильнее раззадоривает.

— Знаешь, Юра... Я бы убила твою жену. Эта сука сломала тебя. Но ты все еще умеешь быть счастливым, сегодня я это увидела. Ты — самый лучший парень на свете, не твоя вина, что она не оценила этого и выбрала не тебя.

Выпалив давно накипевшую обиду, я съеживаюсь, безмолвие, смешанное с мерным гудением прожектора, отдается болью в желудке, но Юра вдруг неожиданно тихо отвечает:

— Она не была сукой. Она была очень несчастной девчонкой: пережила страшное, резалась, депрессовала, болела, не могла найти почву под ногами. Я ни черта не мог сделать, бесился от собственного бессилия и тупо усугублял ситуацию — потому что не видел взаимности. Когда понял, что не удержу, начал делать ей больно, старался посильнее задеть. Я виноват. Не надо меня обелять: я мудак, и твое первое впечатление, вообще-то, было правильным.

Ловлю каждое его слово, запрокидываю голову и дышу ртом, чтобы надышаться. Он все еще говорит о ней с нежностью, тоской, печалью и гребаной любовью. Он ничем меня не утешит и не порадует: сердце кровоточит, слабые пальцы сжимаются в кулаки.

— Юра, то есть, если я вскроюсь, ты выберешь меня? — Страшные слова обжигают губы ядом, но я улыбаюсь и невинно хлопаю ресницами.

— Дура! — огрызается он и прожигает злым взглядом, зато больше не смотрит как на пустое место, и я хватаюсь за возможность:

— Знаю. Я точно так же ни черта не могу сделать для тебя, Юра, поэтому умоляю: алло, очнись! Хватит закапываться в прошлое! Что бы там ни случилось, ты изменился, в тебе столько тепла и добра! Люби. Меня. Да просто люби хоть кого-нибудь! Если поначалу не сможешь признаться – не велика беда, твои дела скажут за тебя больше. Ты никому ничего не должен, черт возьми, почему ты не можешь отпустить себя, как сегодня в ТРЦ, и просто жить?

— Могу... наверное... — Я подбираюсь и почти праздную победу, ведь Юра только что подтвердил, что рядом со мной забывается, но окончание фразы натурально бьет под дых: — Да ни черта я не могу, Кир. Ты очень хорошая, но — нет. Я не приму этого, тем более от тебя, поняла?

Он встает и быстро уходит, а я остаюсь одна – ледяной ветер треплет волосы, забивается в нос и мешает вдохнуть.

"Нет" — это больно. Это значит, что моя версия прекрасного будущего никогда не случится. "Никогда" — это кладбище некогда живых, полнокровных надежд. Несбывшиеся надежды — это отрезанные пути к возможному счастью...

Я не хочу плакать, но слезы сплошным потоком сами текут по щекам. Здесь, на пустой крыше, одиночество достигает остроты лезвия, и я малодушно сбегаю в комнату, закрываю раму и задвигаю шторы. Голова вот-вот взорвется от ужаса и порожденной им дурной мигрени, легкие горят огнем. Нашариваю на стене выключатель ночника, в рюкзаке — вязальный крючок и нитки, забиваюсь в дальний угол кровати и сосредотачиваюсь на воздушных петлях.

Все просто — это не мой мир. Юра — не мой человек: эльфы при всем желании не способны любить хоббитов. Он прямым текстом сказал, что я ему не подхожу и, если продолжать надеяться на невозможное и корить себя за несоответствие, жизнь окончательно превратится в ад. Пора домой — взяться за то, что действительно в моих силах: разогнать пьяную шоблу, разобраться с упырем Кубиком, закончить последний курс, найти работу и идти вперед дорогами, которые для меня все еще открыты.

Утром я