Мы уже признали, что, когда обстоятельное установление факта невозможно, то недостаточную доказательность можно заменить количеством примеров, но нельзя отрицать, что это – опасный прием, которым часто злоупотребляют. Вместо одного очень обстоятельно изложенного факта довольствуются тем, что вскользь упомянут 3 или 4 факта и тем самым достигнут видимости сильного доказательства. Между тем бывают вопросы, в которых целая дюжина приведенных примеров ничего не доказывает, так как речь идет о явлениях, часто повторяющихся. В связи с этим не трудно подобрать другую дюжину примеров с противоположным исходом.

Если нам назовут 12 сражений, где применение атаки разобщенными колоннами привело к неудаче, то мы можем привести 12 сражений, выигранных при применении того же порядка. Отсюда видно, что этим путем нельзя прийти ни к какому выводу.

Если продумать все сказанное, то станет ясно, как легко могут иметь место злоупотребления историческими примерами.

Событие, не воспроизведенное тщательно во всех деталях, а лишь затронутое поверхностно, на лету, подобно предмету, на который смотрят с очень большого удаления; мы уже не в состоянии различить положение его частей, и он кажется одинакового вида со всех сторон. Подобные примеры действительно могут служить подтверждением самых противоположных мнений. Одни считают походы Дауна[57] образцом мудрой осторожности, другие – робости и нерешительности. Энергичное продвижение Бонапарта через Норийские Альпы в 1797 г. может рассматриваться как проявление блестящей решимости, но в нем можно видеть и подлинную необдуманность. Его стратегическое поражение в 1812 г. может, с одной стороны, быть растолковано как следствие избытка энергии, а с другой – объяснено недостатком таковой. Все эти мнения действительно были высказаны, и легко понять, как они могли возникнуть; каждое из них рисовало себе связь между событиями по-своему. Во всяком случае, эти противоположные мнения не могут быть одновременно признаны и какое-нибудь из них необходимо должно быть ложным.

Конечно, мы должны быть чрезвычайно признательны превосходному Фекьеру[58] за многочисленные примеры, содержащиеся в его мемуарах, частично потому, что они довели до нас множество исторических данных, которых иначе мы были бы лишены, частью же потому, что Фекьер в своих мемуарах впервые произвел крайне полезное сближение теоретических, т. е. отвлеченных, представлений с практической жизнью, поскольку приведенные им случаи могли рассматривать как пояснение и более точное определение его теоретических утверждений. Впрочем, он едва ли достигает у непредупрежденного читателя наших дней цели, которой он главным образом задался, – доказать исторически теоретические истины; хотя он порою рассказывает о событиях весьма обстоятельно, однако многого не хватает, чтобы внутренняя связь приведенных фактов необходимо обусловливала сделанные им выводы.

Простые ссылки на исторические события имеют еще тот недостаток, что часть читателей, недостаточно знакомая с этими событиями или не вполне сохранившая их в памяти, не может воспринять при этой ссылке те мысли, какие имел в виду автор; читателю остается либо подчиниться впечатлению, производимому на него автором, либо продолжать считать вопрос открытым.

Правда, чрезвычайно трудно так воспроизвести или развернуть перед глазами читателя историческое событие, как это необходимо, чтобы им можно было пользоваться в качестве доказательства.

Писатель большей частью при этом будет стеснен отсутствием данных, а также временем и размерами труда. Однако мы утверждаем, что там, где дело идет о том, чтобы установить новое мнение или разобраться в сомнительном, одно основательно изложенное событие более поучительно, чем 10 поверхностно затронутых. Главное зло такого поверхностного отношения к истории заключается не в том, что писатель это делает в неосновательном предположении, будто он может им нечто доказать, а в том, что он никогда с этими событиями толком не ознакомится и что из такого легкомысленного, поверхностного обращения с историей впоследствии возникнут сотни ложных взглядов и теоретическое прожектерство, которые никогда бы не появились, если бы писатель сознавал свою обязанность – все то новое, что он намерен выпустить в свет и что он стремится доказать историей, выводить с полной несомненностью из точной связи явлений.

Убедившись в трудности пользования историческими примерами и в необходимости предъявлять к ним указанные требования, придется согласиться с тем, что история последних войн всегда должна представлять наиболее естественную область для выбора примеров, поскольку лишь она достаточно известна и разработана.

Последнее зависит не только от того, что в более отдаленные периоды существовали другие условия, а следовательно, по-другому складывалось и ведение войны, что делает события, имевшие тогда место, менее поучительными и практически менее важными для нас, но также и от того, что с течением времени военная история, подобно всякой другой, постепенно утрачивает множество мелких черт и обстоятельств, которые вначале еще в ней сохранялись. Она все более теряет свою окраску и жизненность, как выцветшая и потускневшая картина, так что под конец остаются лишь общие очертания и немногие случайно уцелевшие частности, приобретающие благодаря этому преувеличенное значение.

Если мы взглянем на современное состояние военного дела, то убедимся, что, начиная с войны за австрийское наследство, войны, хотя бы в смысле вооружения, еще имеют значительное сходство с современными[59] и, несмотря на значительные изменения, происшедшие за это время как в крупных, так и в малых вопросах, все же условия достаточно близко подходят к современным, чтобы из них можно было извлечь много поучительного. Совершенно иначе обстоит дело хотя бы с войной за испанское наследство, когда ручное огнестрельное оружие еще не так усовершенствовалось, а кавалерия представляла главный род войск. Чем дальше мы отходим назад, тем менее пригодной становится военная история и тем она делается беднее и менее содержательной. Наиболее непригодной и скудной надо признать историю древних народов.

Эта непригодность, конечно, не абсолютна; она относится лишь к тем вопросам, которые находятся в зависимости от точного знакомства с теми обстоятельствами или явлениями, в отношении которых ведение войны подвергалось изменениям.

Как бы мы мало ни знали о ходе сражении между австрийцами и швейцарцами, между бургундцами и французами, мы тем не менее здесь усматриваем прежде всего ярко выраженные черты превосходства хорошей пехоты над самой лучшей конницей. Общий взгляд, брошенный на эпоху кондотьеров, учит нас тому, насколько все ведение войны зависит от того орудия, которым государство пользуется, ибо ни в какое другое время вооруженные силы, которыми пользовались на войне, не носили до такой степени характера самодовлеющего орудия и не были до такой степени оторваны от остальной государственной и народной жизни, как в эту эпоху. Тот удивительный способ, коим Рим во вторую Пуническую войну повел борьбу с Карфагеном, т. е. нападая на него в Африке и Испании, в то время как Ганнибал еще