В квартире пахло грибным супом – с наслаждением и тоской Иван втянул в себя давно позабытый запах. Из кухни выкатилась маленькая, кругленькая, похожая на колобка старушка в круглых очках.

– Нонка? – обрадовалась она. – Так рано? – Увидев непрошеного гостя, кажется, не удивилась. – Иван? – переспросила она. – Ну давайте обедать! Ты небось опять ничего не ела, – она укоризненно и с любовью посмотрела на дочь. – Опять бегала как сумасшедшая. И чаю не попила, знаю я тебя!

Нонна оправдывалась, словно девочка:

– Пила и даже ела. Как что? Бутерброд! Кажется, с сыром, не помню.

Старушка безнадежно отмахнулась:

– Давай уж! Будешь тут сказки рассказывать.

Нонна по-девчачьи подмигнула Ивану: дескать, что поделаешь? Здесь я, как видишь, всего лишь дочь, а не заведующая отделением.

Вручив большое полосатое полотенце, его отправили в душ, и он, запрокинув голову и постепенно согреваясь и чувствуя, как на него накатывает покой и блаженство, долго стоял под горячей струей.

Потом обедали. Густой грибной суп с перламутровой перловкой, точно такой же варила бабка. Румяные котлеты с пюре, тоже из детства. Старушка что-то болтала, поругивала дочь, но было видно, какие между ними великая любовь и доверие. После чая с малиновым вареньем – «Пей, Ванечка, пей! Не ровен час заболеешь!» – его наконец отправили спать.

Уснул он моментально, уронив голову на подушку, от которой пахло горячим утюгом. А перед тем как провалиться в глубокий сон усталого, вымотанного и вконец опустошенного человека, с тревогой подумал: «Зачем я согласился, зачем? Но как же хорошо-то! Как же спокойно!»

Ему казалось, что суровая Нонна живет по-другому – как же, ведущий хирург, завотделением, доктор наук. Он был уверен, что у нее прекрасная квартира с красивой мебелью, с мужем и дочкой и все у них хорошо. А оказалось, что все совсем не так – мужа у Нонны Сергеевны не было, и по обрывкам разговора он понял, что поженились они, будучи студентами, и после рождения дочери он некрасиво слинял к молоденькой медсестре. А Нонна осталась одна с маленькой дочкой и мамой. Денег в семье, видимо, не хватало. Дочка-студентка подмогой матери не была, жили на Ноннину зарплату и крошечную пенсию Анны Станиславовны, ее мамы. Выкручивались как могли. Быт и хозяйство были на старушке, и Нонна могла хотя бы об этом не думать. На работе она пропадала целыми днями – такова участь оперирующего врача и заведующей. Но несчастной себя не чувствовала – работа, отнимающая все силы, была для нее смыслом жизни.

Крошечная трешка – комната общая, проходная, гостиная, плюс две малюсенькие спаленки, в одной из которых жила Ноннина дочка Марина, а во второй, такой же маленькой и куцей, обитали Нонна Сергеевна и Анна Станиславовна.

В гостиной – пятнадцатиметровой! – которую величали большой комнатой, собирались по вечерам: беседовали, делились новостями, пили чай, смотрели телевизор – общались. Друг друга любили горячо и искренне, и очень была заметна их зависимость друг от друга. Нонна, несмотря на страшную занятость, находила время позвонить матери с работы, Марина, внучка, звонила бабушке на перемене и, влетая в квартиру, тут же кричала:

– Бабуля! Ты где?

И если старушка замешкается, она, не снимая ботинок, бледная от испуга, тут же бросалась в комнату. Марина оканчивала медицинский.

– Династия, – говорила Нонна. – Выбрала дочка профессию! А как я ее отговаривала! Нет, конечно, со стороны все красиво: белый халат, почет, уважение и все прочее. Но жизнь, Ваня! Какая там личная жизнь, какая семья? Думаешь, нет моей вины в том, что муж ушел? Есть, ты мне поверь! Я была на работе всегда, каждый день, в выходные и в проходные. А дом, Ваня, надо стеречь. Оберегать от врагов, быть на страже. А где была я?

Иван осознавал, что, поселившись в этой квартирке, нарушил спокойный и привычный женский мир, тихую обитель, «женский монастырь», как шутила Нонна.

Ее дочь, Марина, Ивана стеснялась, старалась не сталкиваться с ним. Но совместные воскресные обеды все же случались. Стараясь поскорее закончить трапезу и сбежать, глаз на него не поднимала, матери и бабке отвечала коротко и невпопад. Все понимали, что Иван ей нравится.

Была она высокой, немного сутулой, словно стыдилась своего роста. Но лицо ее, тонкое и нежное, было прекрасным. При взгляде на нее вспоминались женщины Средневековья – бледные, рыжеватые, с чистым и высоким лбом и печальным, смущенным взглядом.

В Марининой комнате стояла точно такая же этажерка, какая была у его бабки, – темного дерева, с фигурными балясинками, шаткая и кривоватая. На этажерке стояли Маринины книги. Ему стало любопытно, что читает Марина, и он попросил разрешения что-нибудь выбрать себе.

Она покраснела, опустила глаза и пробормотала:

– Да, да, конечно. Но вряд ли вы найдете что-то интересное для себя. Там женская литература.

Иван усмехнулся – кажется, таких девушек уже не осталось. Но книги были знакомые – Гюго, Мопассан, Мериме, Чехов, Бунин, Куприн. Какая там женская литература?

Он вытащил коричневый томик Бунина. И принялся листать любимые «Темные аллеи». Марина увидела, что он выбрал, и покраснела еще сильнее.

Иван не собирался задерживаться в этом чудесном и теплом доме, злоупотреблять гостеприимством Нонны и ее родных – ждал ответа от Машки Велижанской, которой позвонил по приезде в Ленинград. Машка охала с полчаса, сокрушалась и непременно обещала помочь с работой – подключить «влиятельного», по ее словам, нового мужа.

А как быть с жильем, Иван не волновался. Будет работа – будет зарплата. А будет зарплата – он снимет комнату. Пусть на окраине, на большее наверняка не хватит, пусть за городом, все равно. Только бы срослось с работой. А там поглядим – посмотрим!

Но Машка не звонила, и тогда позвонил он сам. Она тянула и, казалось, уже пожалела, что что-то пообещала – объясняла причины, и эти причины, надо сказать, были весьма уважительны. Однако время шло, и Иван все больше тяготился своим пребыванием в Ноннином доме.

Умница Нонна сделала еще одно огромное дело – помогла с оформлением инвалидности. Пенсия ему полагалась совсем небольшая, но лучше так, чем никак.

Он, разумеется, старался быть хоть чем-то полезным – ездил с Анной Станиславовной на Кировский рынок, законопатил на зиму дырявые рамы, подклеил отвалившуюся плитку в ванной, починил вечно текущий кран.

– Вот она, жизнь при мужике! – говорила Нонна. – Как мы отвыкли!

Марина краснела, бледнела и вылетала из комнаты, бросив на мать укоризненный взгляд. А он тоже смущался от этих слов, ища в них второй, тайный, смысл.

Ну и понял все окончательно, когда Нонна принесла билеты в Мариинку:

– Сходите с Маринкой!

– А вы? – спросил он.

– Ваня! Я так устаю! Какой мне театр? Да еще после работы! Будний же день, о чем ты? Я мечтаю об одном – прийти домой и вытянуть ноги.