Ему хотелось произвести на нее впечатление своим литературным успехом. Он никогда ни с кем не обсуждал писательские гонорары. Мелани, его агент, считала, что он так до конца и не раскрутился и может добиться большего; немногие друзья отнюдь не преуспевали, и он не хотел, чтобы они подумали, будто он хвастается, его матери было все равно, а брат завидовал, поэтому Мартин предпочитал держать свои маленькие триумфы при себе. Ему было бы приятно, если б Ирина узнала, что у себя на родине он имел некий вес («Продажи растут с каждой книгой»), но она только улыбалась и слизывала с пальцев крошки пирожного.

— Конечно, — сказала она.

Покончив с едой, она быстро встала и, не глядя на часы, заявила:

— Я иду.

Натягивая пальто, она допила кофе — Мартина восхитила жадность этого жеста.

— Вечером? — спросила она, словно они уже обо всем договорились. — «Икорный бар» в Гранд-отеле, в семь. О’кей, Марти?

— Да, о’кей, — поспешно ответил Мартин, потому что она уже бросилась к двери и, не оглядываясь, подняла руку в прощальном жесте.

Выйдя из кафе, он попал в настоящий снегопад. Это было так романтично: снег, блондинка с шарфом на голове, прямо как Джули Кристи в «Докторе Живаго».

Он смотрел на свое отражение в пожелтевшем зеркале в ванной «Четырех кланов». Может быть, его так тошнит от голода, он не помнил, когда в последний раз нормально ел. Его пробрала дрожь, и он рухнул на колени и скорчился над унитазом, содрогаясь в приступах рвоты. Он спустил воду и уставился на закрутившуюся воронкой рвотную массу, смешавшуюся с мерзкой синей жидкостью, должно быть из сливного бачка, — и тут его пронзила мысль: «Меня ограбили? Конечно!»

Он бросился обратно в комнату и проверил карман пиджака, где обычно носил бумажник. Пусто. При мысли о нудных телефонных звонках в банк и в компании, выпустившие кредитки, он тяжело вздохнул. Еще в бумажнике были водительские права и сто фунтов наличными, и — о ужас! — он вспомнил про маленькую лиловую карту памяти, кусок пластика со «Смертью на Черном острове». Ее тоже больше нет. Холодная волна паники тут же сменилась жаркой волной облегчения — есть еще копия романа на диске в «офисе». Мартин спас Полу Брэдли жизнь, а Пол Брэдли за это его ограбил. Мартина так задело это предательство, что на глаза навернулись слезы.

В клетчато-беконовой духоте фойе было пусто, как на «Марии Селесте».[65]Он нажал на медный звонок, и спустя довольно долгое время появился юнец в поварской форме. С фантастической медлительностью он провел пальцем по регистрационным записям и подтвердил, что Пол Брэдли выселился.

— Все оплачено, — сказал парень, вытирая нос тыльной стороной кисти. И добавил: — Можете идти, — словно выпускал Мартина из тюрьмы.

Мартин не стал говорить, что его ограбили. Едва ли парень проявил бы интерес. Да и с чего бы? Почему-то Мартин не мог избавиться от ощущения, что получил по заслугам.

Глория проснулась рано и спустилась вниз, ступая очень тихо, словно в доме можно было кого-то разбудить, хотя, к ее великой радости, она была совершенно одна. Когда Грэм был дома, все сотрясалось и грохотало, даже если он спал. Без него же день разворачивался по своим тихим законам, обступая мягкими красками и косыми лучами света, которых Глория никогда прежде не замечала.

Она ощущала ягнячий ворс овсянистого берберского ковра под босыми ногами и скользкую гладкость перил из красной орегонской сосны под ладонью. Ей подумалось о сотне с половиной лет, что ушли на полировку дерева до атласного блеска; она тоже приложила к этому руку, натирая перила, — и не «Мистером Блеском», а кирпичиком пчелиного воска. Глория приучила себя ценить маленькие радости, многие из которых были связаны именно с домом — домом, что будет стоять еще много лет после того, как сама Глория обратится в прах.

Каждый день — подарок, твердила она себе; что в жизни стоящего, так это настоящее. Они потеряют дом. Его затянет в этот устроенный Грэмом прискорбный кавардак, конфискуют по закону о доходах от преступной деятельности (она вычитала об этом в интернете), чтобы хоть отчасти возместить причиненный Грэмом за все эти годы ущерб. Карточный домик — вот что он создал. Иллюзию. Смерть или отдел по борьбе с мошенничеством, кто бы из них ни оказался проворнее, раскроет все его секреты, раздернут шторы и поднимут жалюзи, осветят каждый грязный угол.

Глория открыла доходящие до пола окна в гостиной и постояла несколько минут, вдыхая свежий утренний воздух, наблюдая, как осторожно прыгает по забору воробей. Комок коричневых перьев в черном нагрудничке. Хорошо бы Бог присматривал за каждой тварью, но раз уж нет, последят Глория и камеры наблюдения.

Дом в Грейндже («Провидение» — такое имя он получил задолго до того, как его купили Глория с Грэмом) не имел ничего общего со сколоченными на скорую руку хибарками, на которых разбогател Грэм. Грэмовы дома — это мебель с перекошенными дверцами, камины, облицованные бетонной плиткой под камень, и дешевый офисный ковролин. В этих домах стоял такой запах, будто их сделали из пластика и химикатов. В прошлом году Грэм завел разговор о переезде, мол, они «слишком богаты», чтобы жить в Грейндже, и он-де уже «положил глаз» на один необъятный участок на севере, где он мог бы удить форель и постреливать беспечных птиц. За годы дом в Грейндже подстроился под Глорию, принял удобную ей форму, и было бы жестоко так вдруг избавиться от него ради какой-то пещероподобной громадины у черта на куличках.

Глория возразила, что «слишком богатым» быть нельзя. Если ты слишком богат — раздавай деньги, пока не станешь просто богат. Или отдай все и стань бедным. И потом, на самом деле они не богаты, все это фикция, их жизнь построена на грязных деньгах.

На кухне Глория залила воду в кофеварку и, вдохнув аромат зерен, смолола первую утреннюю порцию кофе. Итальянская мраморная плитка на полу была холодной и безжизненной — все равно что ходить по могильным плитам. Стоила она баснословно дорого, но Грэму (естественно) обошлась баснословно дешево. В прошлом году в доме сделали ремонт. Грэм позвал самых квалифицированных своих рабочих. Помимо всего прочего, они пробили стену и установили огромную американскую кухню. «Мне для жены ничего не жалко, — с жаром заявил он архитектору. — Однокамерный холодильник и плита „Гаггенау“, которая со встроенной фритюрницей. Как тебе, Глория?» Глория сказала, что хочет розовую раковину, потому что недавно видела такую в передаче про обновление интерьеров, а Грэм ответил: «Розовую раковину? Только через мой труп». То-то и оно.

Глории нравилось ездить по новостройкам «Жилья от Хэттера». Чем дальше находился микрорайон, тем больше эти поездки напоминали загородную прогулку, иногда она даже брала с собой корзину для пикника или узнавала, где в тех краях можно выпить чаю. Она бродила по выставочным образцам домов под трескотню риелторов («Эта комната — просто сказка, настоящая семейная гостиная»). Грэм про эти маленькие экскурсии ничего не знал.