Балдея от давно забытого ощущения тёплой, чистой и в достаточном количестве воды, она не обижалась на мамино ехидство и не переживала. Ей впервые было до лампочки. Пожалуй, единственное, что занимало её мысли, был вожделенно комфортный, тёплый, ярко освещённый, с солидной толстой дверью туалет. Куда она после ванной и пойдёт. С интересной книгой. Как же она соскучилась по чтению! Даже, скорее, по сакральному времени для чтения. Как ни странно, в этой стране восемь из десяти человек воспринимают выражение «изба-читальня» однозначно. Интересно, откуда это повелось?.. А мама? Ну что мама? Мама и мама. У кого-то умнее, у кого-то глупее. У иных и вовсе нет. И ничего – все живы. Мама мамой, а у каждого отдельного человека своя отдельная человеческая жизнь!

«И это я только успела рассказать об условиях быта и бесконечно-подрядных томатах… Представляю, какой бы был концерт, коснись я чего-то большего…»

Полина улыбнулась.

«Неужели она никогда не была юной? Никогда не была влюблённой? Никогда не испытывала всего того, что испытываю я? Ну ладно, не я. Пусть не я. Мама сама настаивала и настаивает на том, что я неправильная. Но вот Вольша. Вольша-то – очень правильная. Но она не злая и не истеричная. Или та же Селиверстова, Нила… Остальные девочки. Неужели мама никогда-никогда не была похожа ни на одну из них? Да хотя бы на ту же Ирку… прости господи!»

Впрочем, все эти ерундовые мысли очень быстро покинули Полину Романову. Она с наслаждением отмылась, с удовольствием посидела в туалете с книгой и с невыразимым блаженством рухнула в чистое, свежее, накрахмаленное бельё, в свою собственную постель. Пыталась было поразмыслить о Ваде и о Примусе, о девочках и вообще, но не успела – уснула.

Уже через пару дней Полина перестала принимать ванную-туалет-постель как высшую благодать. Что лишний раз свидетельствует о том, что «венец природы» – совершенно бесчувственная чурка, и кинь его хоть на лесоповал, хоть во дворец – некоторое время на адаптацию – и он уже снова как у себя дома. По-моему, величайшая безалаберность со стороны Бога – поставить человека во главе пищевой цепочки. Похоже, творение не оценило усилий Творца.

Жизнь первокурсницы Полины Романовой закрутилась между главным корпусом, анатомкой и библиотекой.

На лекциях первой пары они с Ольгой Вольшей садились вместе. Подруга конспектировала, конспектировала, конспектировала… И Поле советовала делать то же самое. Потому что здесь не школа. Двойку тебе поставят не завтра за невыученный накануне урок. Свой «банан», а то и «кол», ты получишь, когда придёт время сессии. Вот тогда эти самые конспекты тебе ох как пригодятся. Экзамены-то, как правило, принимают те самые лекторы, профессора-доценты. И спрашивать они любят именно то, что преподают. Точнее, то, как они это преподают. Профессиональная гордость за ремесло. Шей сапог, как я его шью. Или иди учиться в другую мастерскую. А выбор-то невелик.

Разумеется, Полина успевала с утра пораньше и в перерывах пообщаться с ребятами, особенно с Примусом и, конечно, с Кротким, но… С последним они как-то отдалились друг от друга. Сформированные в колхозе парочки ходили, держась за ручки, сидели на лекциях, держась за ручки, а то и за что придётся. В общем, кто держался, а Вадя с Полиной – отдалились. Вернее, она не проявляла инициативы, а он… Сложно сказать.

– Ты чего как дурак?! – удивлялся Примус.

– А что я должен делать? «Полина, что ты делаешь сегодня вечером?»

– Отчего бы и нет?

– И она мне ответит, что сегодня вечером она занята.

– Значит, не спрашивай. Просто купи билеты в то же кино.

– Кино. Детский сад какой-то!

– Ну да, ну да! Ты же у нас взрослый мужик! Ну, тогда тащи её в общагу, мы со Стасом часок погуляем-покурим, чо мы, без понятий, что ли? И там, значит, в суровых условиях засранной нищеты, сурово же, чисто-конкретно по-мужски, так сказать, овладей! После ни в коем случае не провожай. Ты ж мужчина! Пусть сама скачет мимо вахтёрши… Чёрт! Мимо не проскочишь! Студенческий надо забрать. Та ей выдаст, облив пониманием, мол, знаем мы, зачем вы сюда, в общагу, ходите и ходите, потаскухи! Так что билет в обмен на кило презрения. А дальше бодренько до автобуса. Подмоется уже дома, хули там!

– Примус, ты совсем ёбнулся?

– Не я, мой друг! А именно… «не будем показывать пальцем, хотя это был слонёнок». К слову, такой сценарий ни одной из женщин не стоило бы предлагать, из минимального уважения, так сказать, да некоторые и предложений не ждут. Да. Так о чём я? Кино тебе, значит, детский сад? И не общага? Что ж тебе, бедолаге, делать? Остаются только переменки. Или можешь замутить что-нибудь необычное. Например, утренний кофе. Романтическим девушкам это очень нравится. Лучше бы утренний кофе, конечно, в постель, но раз пока постели нет, можно начать с малого. Прикинь – свидание не вечером, а утром! Занятия в девять начинаются? Значит, в восемь пятнадцать ты ждёшь её с термосом кофе на парапете бульвара. Как тебе?

Да-да, увы и ах. Даже утренний кофе, так полюбившийся Полине, был создан не Вадей, а всё тем же Примусом. Придумал он это для себя, но вполне отдавал себе отчёт в том, что с ним Полина Романова пить кофе по утрам на парапете бульвара не будет. Статью не дотянул. Невысок, не так широкоплеч, не так ясно голубоглаз, да и всё остальное тоже немного не так, как у Вади.

Ну, зато Примус не считал кино детским садом. И Полина с удовольствием ходила с ним. И даже в кафе – поесть взбитых сливок. Потому что Коротков и взбитые сливки считал этим…

– Знаешь, не могу представить, что сижу здесь с Кротким, – говорила Примусу Полина, сидя с ним в подвальчике «Калинки», знакомой ещё со школы, на Чичерина угол Советской Армии. – Вот никак не укладывается в голове: «Вадим Коротков поедает взбитые сливки». Вот с тобой – на ура идут! Ты сам сбегаешь, наберёшь. И с курагой, и с черносливом, и с изюмом… Или вот кино. Не могу представить себя с Вадей.

– А со мной?

– С тобой в кино я смотрю кино! – смеялась Поля. – К тому же ты потом очень интересно рассказываешь. И даже в глупой комедии всегда выуживаешь какую-нибудь изюминку.

– Ну, примерно это я и предполагал. Пойду возьму себе ещё. С изюмом. А тебе с чем, дорогая?..

После первой лекции следовала вторая. А затем какое-нибудь семинарское занятие. Впрочем, могло быть и наоборот. Сперва – добро пожаловать в анатомический зал, к цинковым столам. Затем – на пару биологии. А вот уже под занавес – лекция. Или даже две. Колхоз не уставал напоминать о себе уплотнённым расписанием. Так что кофе на бульваре, а затем метания Пастера – Короленко – Академика Павлова – Пастера. Коротенькие перерывы – на сладкое. После занятий надо было тащиться в ту же анатомку, сдавать студенческий билет, получать в обмен препарат и добросовестно зубрить. Первый семестр первого курса запомнился Полине беспросветной зубрёжкой. Дома она раньше десяти часов вечера не появлялась. Мама сперва очень сильно возмущалась подобным обстоятельством, чем, в свою очередь, очень сильно возмущалась Полина. Казалось бы, какая мать не будет рада тому, что её дитя, отсидев на занятиях до пятнадцати ноль-ноль или частенько даже до семнадцати тридцати, не ныряет с головой в подозрительные утехи юности, а тащится сперва в библиотеку, а затем – в анатомку, демонстрируя таким образом невероятное прилежание? Какая-какая! Полинина! Той везде чудился разврат и прочие греховные падения. Кто другой уже давно бы сломался, подчинился воле матери и погрузился бы в тот самый разврат, поскольку юность склонна страдать синдромом: «Куплю билет и назло кондуктору пойду пешком!» Не будем идеализировать Полину – частенько ей именно этого и хотелось. Но она превозмогала себя и снова и снова тащилась по маршруту занятия-библиотека-анатомка. В анатомке, кстати, по вечерам иногда бывало жутковато. Но в библиотеке сразу после занятий – тесно, да и книги нужные уже заняты. В этом «лучшем из миров» толковые печатные издания всегда существуют отчего-то в обидно малых количествах. Зато остальными можно укомплектовать нужники сёл Глубокое, Низкое и Непотребное по всей стране! Так что Поля предпочитала расходиться с потоком в разных направлениях. Толпа – в анатомку, она – в библиотеку. Что-нибудь нужное да выкопаешь – когда без запарки-то. Они в библиотеку, она – в анатомку. Медитировать и зубрить в жуткой тишине.