– Скажите теперь, сколько места у вас занимает полезная площадь, – усмехнувшись чему-то, попросил Николай.

– Сто тридцать пять метров! – отчеканил из-под пальмы Сергей.

– Я могу сама ответить, Сережа! – и Маша посмотрела на спорщиков.

Николай тем временем собрал охапку сучьев и отнес их к костру. Когда же он вернулся, Маша услышала:

– Вашу квартиру либо перепланировали, либо строил ее идиот, что, впрочем, не исключает первого.

– Послушайте, почитатель да Винчи, – вполне сдержанно сказала Маша, – эта квартира действительно под- вергалась дизайнерской прокачке, и занималась этим… лично я. Так вы хотите сказать, что я… идиот?

Левше надоело прислушиваться к этим глупым разговорам. Он ломал голову над тем, как побыстрее начать работу по обустройству временного лагеря, но, поглядывая на людей, убеждался, что с уходом Макарова они словно перестали думать. А еще он хотел уйти от вопроса Дженни еще дальше.

– Знаете что, Маша!… К сожалению, я не знал, что это вы планировали свою квартиру! В противном случае я ни за что не назвал бы вас идиотом.

– Серьезно? – вскрикнула она. – Какая учтивость!…

– Серьезно! Если бы знал, я бы сказал, что квартиру планировала идиотка!

– Пошел вон!

– Эй, дружок!… – Сергей наконец-то встал и направился к месту спора. – Кто здесь идиотка?…

Прокляв свою несдержанность, Николай умоляюще протянул к Маше руки:

– Машенька, простите ради бога… В меня вселился бес. Я просто постоянно думаю о том, что нужно строить лагерь, а ваш муж и многие другие лежат, словно не будет ночи!… Простите, это я повел себя как идиот. – И, повернувшись к Сергею: – Не потому что ты встал, уж прости.

– Вы меня приревновали к Макарову? – прошептала Дженни.

– Какая глупость, – быстро ответил Левша. – Как вы могли подумать. Кто вы мне? – никто. С чего же я должен вас ревновать? Поцеловав вас один раз, я не получил права на взаимность… И вообще… это глупый разговор.

Его взгляд снова устремился к людям, отдыхающим на берегу. Берта… Сергей…

Левшу что-то тревожило, но он никак не мог понять что.

– Когда мы бежали через джунгли и вы держали меня за руку, мы были с вами на «ты». Куда вы смотрите, черт вас побери?… Я с вами разговариваю!

Маша, филиппинец…

– Что с вами, Левша? – с тревогой спросила Дженни, догадавшись по выражению его лица, что он чем-то сильно обеспокоен.

Не замечая ее легкого прикосновения, Левша бросился к стоянке. Его неожиданный стремительный порыв мгновенно приковал к себе всеобщее внимание. Выбрасывая из-под ног фонтаны раскаленного песка, он подбежал и крикнул на весь пляж:

– Где Питер?!

«Питер…»

Не веря своим ушам, он остановился. Его рука с гроздью бананов опустилась, а потом гроздь упала на землю.

«Питер…»

Он прислушался, чтобы понять, откуда до него доносится этот голос. Глаза его наполнились слезами. Мальчик занервничал.

– Где ты?…

«Иди ко мне…»

Всего минуту назад перед Питером шел, припадая на правую ногу, Франческо. В одной руке он сжимал кейс, во второй тащил две большие грозди бананов. Но шаги его уже стихли, вся группа ушла, и Питер, бросившийся было в чащу, остановился.

«Не бойся, родной… Иди ко мне…»

Раздвинув ветви непослушной рукой, Питер сделал нерешительный шаг вперед. Он никого не увидел. Мальчик боялся сделать следующий шаг и, услышав над головой свист, поднял голову. По свисающей до самой земли ветви мангрового дерева спускалась к земле черная, как смоль, и блестящая, словно покрытая маслом, змея. Коротко посвистывая, она выстреливала длинный тонкий язык, и один вид ее неподвижных глаз сковал Питеру ноги.

Он шагнул назад, и змея замерла на ветке.

«Она не тронет тебя… Пройди мимо…»

Сглотнув сухой комок и не стряхивая с ресниц слезы, Питер медленно пошел мимо опасной гадины.

«Не бойся…»

Никто другой не смог бы заставить его сделать это, но этот голос… Он помнил его, он так просил, чтобы однажды утром у них дома он снова зазвучал бы, как звучал все время, что он себя помнил…

«Иди, Питер…»

Он прошел мимо змеи, и плоская голова ее закачалась, словно вводя себя в ярость, в десяти сантиметрах от его лица…

Он бежал не оглядываясь, цеплялся за колючие кус- ты, шершавые, словно кирпичная кладка, стволы пальм, он шел на голос, уверенный в том, что идет правильно. Глаза залепляла паутина, Питер смахивал с лица не успевших убежать пауков и шел, повторяя одно-единственное слово. Через шесть минут он вышел на залитую зеленым светом лужайку и, не выдержав, всхлипнул:

– Мама…

Мать, с прибранными волосами, в спортивном костюме, который он запомнил и который так шел к ее голубым глазам – синий, с широкими белыми полосами на брюках и куртке, – перед Питером стояла мама.

«Иди ко мне, малыш, – схватив его за плечи и остановив тем самым его стремительный бег, она принялась лихорадочно, точно в агонии,теребить его волосы, гладить, вглядываясь в каждую черточку его лица, сжимать руки. – Ты стал совсем большой, Питер»

– Папа ушел в лес! А я сегодня днем видел, как он попал в беду!… Я боялся говорить ему об этом, мама, а он ушел.

«Успокойся, дорогой, все будет так, как должно быть. И даже если ему суждено заболеть, он сильный, он справится… Вспомни, как хорошо разбирается он в автомобилях»…

– Каких автомобилях, о чем ты?… Нам нужно идти к людям, мама, – размазав по грязному лицу слезы, Питер схватил ее за руку. – Здесь очень опасно.

«Не волнуйся, Питер. Со мной ничего не случится. А сейчас уходи и никому не говори, что видел меня».

– Мама?…

«Никому, ты понял?»

– Ты не пойдешь со мной? – Питер не понимал, что происходит, и от беспомощности ему хотелось рыдать. Вот уже год, как он днем и ночью молится о том, чтобы снова увидеть мать. Он слишком большой для сказок об уходе людей на небо, но недостаточно взросл, чтобы поверить тому, что его мать в земле. И вот сейчас, когда он снова почувствовал ее запах, тепло ее рук, она велит ему уходить. – Я должен уйти, чтобы увидеть тебя?

«Да», – и Питеру показалось, что он увидел в ее глазах слезы.

Или это были его слезы?

«Питер, – услышал он, уже не видя ее из-за застилающей глаз пелены, – запомни, Питер, родной: ни ты, ни кто-либо другой из вас не должен входить в лес ночью. Что бы ни случилось, мой хороший, никогда не заходите в лес, когда на остров опускаются сумерки. И пусть на берегу всегда горит ваш костер…»