— Мои прелестные рокоссовочки, — часто говорила она. — Папины цветочки, скажите мне, где теперь мой папочка?.. Жив ли он еще на свете? Скоро ли он будет вместе с нами?

Тайком от матери, разговаривая с розами, она не один раз проливала слезы.

В тот же месяц, поздно ночью, к ним зашел военный и передал письмо от сестры Юлии Петровны, Ларисы. Вот что она писала:

«Милые мои Юленька и Ада! Сообщаю вам, что моему мужу через знакомых военных юристов удалось узнать, что нашего Костю в 1938 году из ленинградской тюрьмы перевезли в Москву, во внутреннюю тюрьму на Лубянке. О том, жив он или нет, узнать трудно, да и расспрашивать о нем, как говорит мой муж, очень опасно. Единственное, что я могу сказать точно — это если в приемной НКВД на Кузнецком мосту принимают посылку от близких родственников — значит, заключенный еще жив.

Дорогая Юлечка, я тебя очень прошу, как только прочитаешь это письмо, немедленно сожги его. Не дай бог, оно попадет в чужие руки, тогда никому из нас несдобровать. Целую вас, ваша Лариса. Подавай иногда весточку по адресу: Ленинград, Главпочтамт до востребования. Свой адрес и фамилию не пиши».

Это внезапное письмо одновременно обрадовало и огорчило — оно не внесло ясности в самый главный вопрос: жив ли Рокоссовский?

Теперь надо было срочно ехать в Москву. Юлия Петровна отлучиться с работы не могла — ее бы немедленно уволили. Осталось одно — направить туда Аду, которая охотно согласилась. Юлия договорилась с учителями, чтобы они отпустили дочку дней на десять для поездки к родственникам, и вместе с хозяйкой дома, собрав кое-как денег на дорогу, купила килограмм дешевых конфет и пять пачек сигарет. Когда все это было запаковано в посылочку, женщины приступили к инструктажу.

— Вы так много говорите, что невозможно запомнить, — не выдержала Ада. — Я не маленькая, мне уже тринадцать лет.

— Слушай, глупенькая, — говорила мать, — ты впервые едешь в такую дальнюю дорогу.

— Как вы не можете понять? Я уже взрослый человек! — хорохорилась девочка от того, что именно ей поручалось такое ответственное дело. Но, когда ее посадили в плацкартный вагон поезда «Ставрополь — Москва», она забилась в угол вагона и, испуганно поглядывая вокруг, не знала, куда деть свою сумку, чтобы не потерять драгоценную посылочку.

— Девочка, дай я положу твою сумочку на верхнюю полку, — предложил мужчина, сидевший напротив с солидной дамой.

— Спасибо, не надо, она мне не мешает, — ответила та, настороженно глядя на незнакомых людей.

— Я тетя Оля, а моего мужа зовут Валерием, — подала голос дама. — А тебя как зовут?

— Ада. Ада Рокоссовская.

— Куда ты едешь? — продолжала расспрашивать дама.

Девочка начала плакать.

Ольга уселась рядом с ней, погладила по голове. Валерий достал из сумки плюшевого мишку и подарил его девочке.

— Ну, а все-таки, куда ты едешь? — уточнила Ольга.

— Я еду к папе, — робко ответила Ада.

— А где он?

— В тюрьме.

— За что сидит?

— Не знаю, — насупилась девочка, потом, доверчиво глянув в глаза женщине, добавила: — Мой папа уже давно сидит в тюрьме за какого-то врага народа.

— Хорошо, Ада, все понятно, — прервала разговор Ольга, понимающе взглянув на мужа и покосившись на женщину, стоящую напротив дверного проема.

Вскоре Ольга достала из сумки съестные припасы и разложила их на столе.

— Ада, давай с нами ужинать.

— Спасибо, у меня есть еда. Она здесь, в сумке.

— Так доставай свою еду и вместе перекусим.

Девочка положила на стол несколько сухариков черного хлеба, ломтик соленого сала и баночку вишневого варенья и, уловив недоумение в глазах женщины, сказала:

— Мне хватит, я много не ем.

— Знаешь, доченька, ты свою еду положи в сумку. Она тебе еще пригодится, — сказала Ольга, намазывая масло на хлеб. — Мы тебя сегодня угощаем.

— Спасибо.

После ужина девочка посмелела, почуяв своим детским сердцем, что рядом с ней хорошие, добрые люди.

— А что ты знаешь о своем папе?

— О, тетя Оля! — оживилась девочка, поглаживая плюшевого мишку. — Мой папа очень красивый и добрый-добрый. Он такой же мягкий, как этот плюшевый мишка.

Чуть попозже Ада подробно рассказала этой паре о цели своей поездки в Москву.

Ольга незаметно вытерла появившиеся на глазах слезы, сказала:

— Ты не волнуйся, доченька, дядя Валерий поможет тебе найти приемную. А когда отдашь свою посылочку, дай бог, чтобы ее приняли, то переночуешь у нас, а на следующий день мы тебя отправим домой.

— Спасибо, вы такие же добрые, как мой папа.

В осеннем мамином пальтишке, под которое было поддето два поношенных свитера, Ада простояла на московском мартовском холоде около шести часов. Чего она только не наслушалась в приглушенном злобном шипении толкающихся в очереди людей. Таких грубых слов она отродясь не слышала, но смутно догадывалась о том, что они означают. Когда наконец приблизилась ее очередь, она потеряла самообладание: ноги у нее стали ватными, в горле пересохло, сердце билось, как у воробья.

— Кому передаешь? — рявкнул из окошка толстомордый детина.

— На посылке написано: Рокоссовскому Константину Константиновичу, — дрожащим голоском пояснила девочка.

Тот несколько минут водил прокуренным пальцем по списку, а затем поднял глаза и произнес:

— Беру! Подавай!

Трясущимися ручками она подала посылочку — за ее спиной, казалось, выросли крылья, и ей хотелось подняться в небо. Она стремглав выбежала из приемной НКВД, несколько раз, поскользнувшись на льду, падала, но тут же поднималась и бежала дальше.

В условленном месте в магазине «Детский мир» она нашла дядю Валерия и, прижавшись к нему, разрыдалась от радости.

— Ну что, взяли?

— Дяденька Валерочка!.. Мой папа жив!.. Мой папа жив!.. Мой папочка жив!..

1

После очередного допроса, который ничего не дал ни той, ни другой стороне, Рокоссовский лежал на кровати и перечитывал «Войну и мир» Льва Толстого.

Вдруг открылось в двери окошко и надзиратель сказал:

— Гражданин Рокоссовский, примите передачу!

— Спасибо! — Он вскочил с постели и с душевным трепетом снял крышку уже вскрытой посылки. Он взял записку и начал читать:

«Здравствуй, наш дорогой папочка! Мы живем в Армавире. У нас все хорошо, выращиваем твои любимые розы. Посылку тебе передала Ада. Целуем тебя крепко. Твои — жена и дочь».

Он прижал к губам записку и, радостно улыбнувшись, поцеловал ее.