Впереди шла другая галера. На верхушках ее мачт развевались зеленые флаги ислама, а на наших мачтах реял боевой вымпел тамплиеров-моряков — черный штандарт с белым черепом.

Надсмотрщики ходили между скамьями гребцов, угрожая бичами тем, кто не слишком энергично работал веслом, а человек, поднявшийся на грот-мачту, что-то кричал. Я услышала голос, возможно, свой собственный, который умолял выстрелить из катапульт.

Мое сердце учащенно забилось, и я крепко сжала рукоятку меча, висевшего у меня на поясе. Я понимала, что многие скоро умрут, возможно, и я.

Вражеский корабль попытался уйти от нас на веслах, одновременно поднимая паруса, подобно тому, как мы сделали это несколько раньше. Но уверенности в том, что мы догоним их, у меня не было.

— Налечь на весла! — кричала я.

И этот приказ был повторен всеми надсмотрщиками. На спины рабов, не успевавших выдерживать заданный ритм, посыпались удары бича. Рабы хрипели, когда весла опускались в воду, и судно прибавляло ход. Каждый удар кнута сопровождался криками боли. До меня доходил тяжелый запах тел, теперь усилившийся. Его гнало движение воздуха со стороны носа, и я поняла, что улавливала его и раньше, находясь в трансе. Поняла, что дополнительный оттенок этому запаху придает страх, чуть заметный и омерзительный.

Расстояние до нашего приза сокращалось, но их корабль был так же быстроходен, и снаряды из наших метательных орудий не достигали его. Коридор у носовой части «Санта-Коломы» был заполнен арбалетчиками, готовыми открыть стрельбу по сарацинам. Один выпустил стрелу, и она впилась в деревянную обшивку кормы вражеского корабля, однако при такой дистанции риск промахнуться был очень велик, и я приказала экономить стрелы.

В этот момент мавры раскрыли рубку, и матрос, сидящий на грот-мачте, закричал: «Нафта!» Небо прорезали полосы дыма, и вокруг нашего корабля начали падать сосуды с горящей нефтью.

Солдаты прикрывались кирасами, малоэффективными против огня, однако рабы гребли ничем не защищенные, и между восемнадцатой и девятнадцатой скамьей с левого борта упал один сосуд. Он угодил в одного из этих несчастных, превратив его в огненный шар. Гребец взывал о помощи. Его товарищи издали тревожный вопль и бросили весла. Галера повернула направо.

Кормчий пытался выправить судно. Визг горящих людей вызывал дрожь, но ситуация не позволяла ни бояться, ни сочувствовать.

— Бросьте сухие листья в камбуз! — приказала я.

К подобному приему мы прибегали не впервые. Пока надсмотрщики и солдаты пытались потушить огонь, заливая его водой из ведер, матросы подняли из трюма мешки с сухими листьями и дегтем и бросили их в очаг, находившийся на двадцать третьей скамье, на которой не было гребцов. Благодаря свободному доступу воздуха в нем постоянно поддерживался огонь. Вскоре над кораблем поднялся столб черного дыма.

— Прекратить греблю! Весла в воду! — крикнула я.

Приказ передали по проходу между скамьями гребцов, корабль остановился. Огонь уже взяли под контроль, когда марсовый прокричал, что корабль сарацин разворачивается. Дымовые линии, оставляемые их снарядами, на короткое время исчезли, но, встав напротив нас, они возобновили стрельбу — на этот раз из коридора в носовой части галеры. Наши надсмотрщики быстро сняли кандалы с раненых и умирающих гребцов, и гребцы-добровольцы, так называемые бонавоглис, заняли их места. Наша галера, закрытая плотной дымовой завесой, поддерживаемой моряками, напоминала корабль, получивший непоправимые повреждения, а на самом деле была готова к бою.

Вражеский корабль приблизился к нашему правому борту, забрасывая нас огнем и стрелами; сарацины намеревались воспользоваться нашим замешательством и нанести нам поражение. Они никогда не осмеливались брать на абордаж корабли типа «Санта-Коломы», не уничтожив предварительно часть его экипажа. Мои люди метались в дыму, словно произошло нечто по-настоящему серьезное, и мавританские короткие копья уже достигали нашего деревянного корпуса, а также гребцов первых скамей. Те начали кричать.

Мы находились метрах в двухстах от врагов, когда я распорядилась:

— Пускать стрелы! Грести!

Когда приказ услышали в носовой части, зазвучал барабан, а также удары бичей и жалобные крики. Взметнулась туча стрел и обрушилась на противника. Вскоре крики послышались и на вражеской галере. Они еще больше усилились, когда один из наших камней упал на их палубу.

Сарацины не поняли, что их ввели в заблуждение, пока наша галера не рванулась вперед. Дым от очага, огонь в котором перестали поддерживать, уходил назад. Тогда сарацины совершили еще одну ошибку. Чтобы избежать столкновения, они развернулись налево, но благодаря силе наших гребцов мы ударили их галеру носовой частью, отчего у врагов, с их правого борта, возле рубки, полетели доски и щепки. Между тем наши арбалетчики приготовились и пустили стрелы второй раз. Теперь дистанция сократилась, и они стреляли точнее по воинам и офицерам, стараясь не попадать в гребцов, которые наверняка были рабами-христианами.

По команде «На абордаж!» наши воины бросились через проход на носу с криками «За Христа и Деву Марию!» и легко перепрыгнули на вражескую галеру. Несмотря на потери от стрел и сабельных ударов мавров, мы, забыв о солдатах, сосредоточившихся в основном на носу, со всей силой обрушились на вражескую рубку, где быстро обезглавили всех офицеров и охранников. Когда все наши бойцы оказались на борту вражеского судна и начали двигаться по проходу между скамьями гребцов к носу, а гребцы вражеской галеры начали восторженно приветствовать нас, я поняла, что мы одержали победу.

Преисполнившись радости и гордости, я издала победный клич. И тут же поняла, что нахожусь в музее. Прошло лишь несколько секунд. Ориоль говорил:

— …суда с высоким бортом, подобные каравеллам Колумба, во времена Арнау тоже использовались. Но использовались они либо как грузовые, либо как торговые. Эти суда ходили только под парусами, а их корпуса с большей осадкой могли вмещать тяжелые грузы. Предшественниками подобных судов были так называемые «кока», «урка», «каравелла» и целое семейство более мелких судов с общим названием «фуста». Что же касается галер, то среди них мы можем встретить более двенадцати различных типов, от уксеров до сахетий, рампис, лондро…

Я ухватилась за перила, села на пол и положила руку на грудь. Сердце у меня учащенно билось, мне не хватало воздуха…

— Что с тобой? — встревожился Ориоль, прерывая свою лекцию.

— Это опять произошло, — пробормотала я, восстанавливая дыхание. — Это кольцо.

Пережив это мучительное событие, я ожидала, что Ориоль поймет меня. Верила в его восприимчивость, полагая, будто он знает, что это странное кольцо способно совершать с людьми. Я не думала, что именно Ориоль станет действующим лицом моего очередного кошмара.

Мы задержались, и я рассказала ему о случившемся. Решив, что мое состояние более или менее стабилизировалось, и пожелав развлечь меня, Ориоль сказал, что ему хочется показать мне место, представляющее особый интерес. Мы пересекли какой-то проспект и попали в микрорайон старинной застройки, где раза два свернули на другие улицы, и наконец он завел меня в маленький бар. Бар, безусловно, был особенным. На его стенах висели полки, заставленные бутылками, покрытыми многолетним слоем грязи, и несколько таких же грязных картин, на которых были едва различимы изображения курящих женщин, смотревших на посетителей с брезгливым отвращением. Вырезки из газет подтверждали, что место это и в самом деле особое. Здесь звучала французская музыка, доносившаяся из старого радиоприемника.