Определять соотношение Ренессанса со Средневековьем и с современной культурой будет соответственно делом многих ученых. Здесь, где предметом рассмотрения является лишь настоящее состояние данной проблемы, возможен лишь беглый набросок тех направлений, по которым могло бы идти такое исследование, предпочтительно вне области искусства и литературы в более узком смысле47.

Когда, согласно нашей привычной (и необходимой) периодизации, началось Новое время55*, великие средневековые формы мышления отнюдь не все уже умерли. В старой и в новой вере и во всем, что с ними связано, стало быть, также и в самом Ренессансе с его богатством религиозного материала, удерживается символически-сакраментальный образ мышления, который прежде всего вопрошает не о том, каково естественно-причинное соотношение вещей, но о том, какова их значимость в Божественном плане мироздания. Два основных свойства средневекового мышления, формализм и антропоморфизм, увядают лишь постепенно. Макиавелли все еще столь же строгий формалист, что и Григорий VII.

Искать истину, приобретать знания означало для средневекового ума подтверждать логическими доказательствами заданные, независимые истины, будь то истины, уже открытые свету дня или до времени скрытые по причине того, что их добрые старые источники пребывали в забвении. Относительно каждой вещи вся истина должна была быть выражена в нескольких логических формулах, и местонахождение их непременно могло быть где-нибудь найдено: в Писании или у древних. Так Средние века воспринимали стремление к истине и к знанию. Для современного же ума – это приближение, развитие и определение еще не нашедших выражения истин, каждая из которых приходит в сопровождении все новых вопросов. Индуктивные исследования, взгляд на природу и мир как на тайну, которая должна быть раскрыта, вот подход новой мысли к подобной задаче. Но принес ли эти духовные изменения Ренессанс? Нет. Если Леонардо да Винчи сам по себе и мог бы быть представителем новых методов в поисках истины, то Ренессанс как целое все еще придерживается старых подходов и верит в авторитеты. Поворотный пункт начинается здесь только с Декартом56*.

Коперник вводит концепцию безграничной вселенной. Но отступает ли тем самым геоцентрический и антропоцентрический взгляд на мир непосредственно в XVI столетии? Ни в коей мере. Ренессанс, во всяком случае не с меньшей настойчивостью, чем прежнее мировоззрение, помещает землю и человека в центр мироздания. Именно преимущественно антропоцентрическая идея и расцветает собственно лишь в XVIII в.: в телеологическом понимании творения как мудрой системы для пользы и наставления человека. В этом пункте лишь в XIX в. происходит отказ от прежнего образа мыслей. Да и можем ли мы по самой своей природе отказаться от того, чтобы помещать землю и человека в центр всех вещей?

Равно расплывчата временнáя граница между средневековым отказом от мира и его принятием в мышлении более поздних периодов. Так удобно представлять, что Средневековье как целое якобы придерживалось концепции Contemptus mundi [Презрения к миру], тогда как с приходом Ренессанса весь оркестр сразу же грянул ликующую инструментовку темы Juvat vivere57* [Радости жизни]. Но увы, все это слишком мало похоже на правду. Прежде всего средневековая христианская мысль никогда не отвергала мир с его красотами и наслаждениями столь всеобъемлюще, как это часто считают. Тысячами способов земные радости получали свое законное место в тогдашней богоугодной жизни. И оптимистически-эстетический взгляд на мир уже начал прорываться сквозь прежнее отрицание в умах, представляющих схоластику в ее наивысших достижениях: у Фомы Аквинского, Данте. Разумеется, здесь именно Ренессанс голосами Пико, Рабле и десятков других поет гимн великой новой радости, появившейся в мире. Но были ли эти голоса господствующими в ту эпоху? Конечно, они не заглушали голосов Лютера, Кальвина и Лойолы. И можно ли быть так уж уверенным в том, что это было звучание Ренессанса во всей его полноте? Не оказался бы основной тон большинства представителей Ренессанса гораздо более мрачным, чем мы полагаем? Победу (уж не пиррову ли?) принципиальному оптимизму принесло вновь лишь XVIII столетие. Обе формы, в которых оптимистическая мысль нашла воплощение, – концепция прогресса и концепция эволюции – не были ренессансными. Также и здесь Ренессанс вовсе нельзя ставить вровень с современной культурой.

Весь комплекс представлений, касающихся отношения отдельного человека к жизни и обществу, т. е. тех, которые являются важнейшей основой современной культуры, был чужд Средневековью. Взгляд на труд личной жизни как на Selbstzweck [самоцель], старание выразить свою жизнь и свою личность путем сознательного развития всех своих способностей и потенциальных возможностей, которыми снабдила природа. Сознание личной самостоятельности и фатальное заблуждение о праве на земное счастье. И в связи со всем этим: ответственность перед обществом, понимание своей личной задачи оказывать ему помощь в его защите и охране – либо в его замене и улучшении; потребность реформ, необходимость социальной справедливости, а в случаях болезненного отклонения от нормы – принципиальные и постоянные жалобы на общество, независимо от его типа, выражаемые как чувство претерпеваемой от общества несправедливости либо как чувство превосходства над обществом. Всех этих чувств средневековый человек либо не знает вовсе, либо знает в одеянии религиозного долга и религиозной морали.

Что знает о них Ренессанс? Не более чем первые их ростки. Ренессансный человек до некоторой степени обладал сознанием личной независимости и собственной цели, хотя ни в коей мере ни столь сильным, ни столь всеобщим, как это приписывал ему Буркхардт. Но весь альтруистический элемент этого набора идей, и, следовательно, чувство социальной ответственности, именно в Ренессансе в громадной мере отсутствовал. В общественном смысле Ренессанс был особенно бесплодным и неподвижным, и в этом отношении – в противоположность Средневековью с его религиозным социальным сознанием – является скорее застоем, нежели возрождением.

Одним из наиболее глубоких и значительных изменений в переходе от средневековой культуры к культуре нашего времени было смещение и отчасти исчезновение понятий сословия, служения, чести. Эти изменения столь запутанны, что здесь и речи быть не может о том, чтобы дать их описание. Достаточно указать лишь на два широко известных результата этого процесса, чтобы дать понять, что также и в этой области Ренессанс ни в коем случае не может быть сравним с современной культурой. Великий процесс одухотворения, который более не определял контраст между высоким и низким положением человека через различие во власти или богатстве, но переносил его в сферу этики и интеллекта, фактически начался уже в XIII в. Уже куртуазная лирика трубадуров развивала образ благородного сердца. Затем последовало признание – весьма теоретическое признание – простой и усердной крестьянской жизни, питаемое образами пасторальной поэзии. Все эти понятия Ренессанс унаследовал от