Что касается Арайса, то в день капитуляции Германии он сжег свои документы и до ареста в 1975 году жил в ФРГ под фамилией жены, выдавая себя за ее брата, — видно, не особо его искали. В 1988 году умер в тюрьме.

Поскольку все сомнения относительно достоверности рассказа Эллы Медалье рассеяны, есть смысл узнать поподробнее обстоятельства ее спасения. Вот как она их описывала Зильберману и позже — в интервью Фонду визуальной истории «Пережившие Шоа» 20 июня 1997 года.

Их в камере было четверо, привезенных с места расстрела. И только одна из них, действительно латышка, имела шанс на жизнь. В детском возрасте ее удочерила еврейская пара, так она оказалась с приемными родителями в Румбуле.

Можно себе представить их состояние той ночью и утром, когда дверь камеры отворилась, и в нее вошел эсэсовский генерал, имя которого им было прекрасно известно — Фридрих Еккельн.

Еккельн не спеша прошелся перед ними, изучающе оглядел каждую в отдельности.

— Объясните, каким образом вы оказались вчера на месте акции?

У всех троих был один и тот же вариант ответа: мы латышки, а мужья — евреи, и из-за них нас привезли на расстрел.

Первая стала рассказывать, что прежде была замужем за латышом, капитаном Скуей. Собственно, по этой причине ее и не расстреляли, кто-то из сослуживцев капитана ее опознал. Женщина зачем-то поведала Еккельну, что развелась с ним и вторично вышла замуж за еврея. Может, не скажи она об этом, все было бы иначе.

Немцы позвонили капитану Скуе, и тот, не колеблясь, ответил по телефону: «Эта женщина меня не интересует! Она жидовка, и можете делать с ней что угодно».

— Ну, а вы что можете сказать о своем пребывании вчера в столь неприятном месте?

Женщина из Либавы тоже ответила, что из-за мужа.

— Ну, а чем ваш муж занимался?

— Он был студентом, в Тартуском университете.

— И что он там изучал?

— Иудаику.

— Что, что вы сказали?

— Иудаику, иудейские законы, ну, что-то вроде раввина…

Еккельн брезгливо поморщился, скорчил гримасу, как от дурного запаха, и повернулся к своему сопровождающему:

— Раввин! Пакость какая!

И вынес приговор:

— Она слишком пропитана еврейством!

Назови она любую профессию, но только не эту, — и ее, быть может, не убили бы.

Наконец, дошла очередь до Эллы. Она сразу сказала, что они с мужем одноклассники.

— Да, мы уже в Германии встречались с подобными фактами, — заметил Еккельн. — Профессия вашего мужа?

— Бухгалтер.

Элла почувствовала, что Еккельн остался доволен ее ответами. И, повернувшись к сопровождавшему его эсэсовцу, сказал те самые слова:

— Мое чувство подсказывает, что она подлинная арийка!

Потом подошла очередь четвертой, сказавшей, что она была удочерена и что ее документы в архиве, и это убедило Еккельна в ее арийстве.

Он мог бы, конечно, направить ее на расовую экспертизу, чтобы с помощью циркуля специалисты определили истинность арийства. Но, видно, знал им цену — ведь никаких специфических признаков еврейства так и не было выявлено: ни состава крови, ни размера черепа, ни даже формы носа.

Вскоре после ухода Еккельна явились эсэсовцы и увели двух неверно ответивших женщин в одну сторону, а остальных — в другую.

В канцелярии Эллу снова допросили, самым трудным был вопрос, кто мог бы подтвердить ее происхождение, ведь документы, по ее словам, потеряны. Она назвала бывшую соседку по дому в Тукумсе Трине Гартмане и Перевоски — еврея, чьи документы были выправлены на поляка. Поручители помогли. Ей вручили аусвайс. Она больше не была еврейкой.

Правда, потом «дворничиха стала требовать, чтобы я прописалась, и когда я пошла в этот полицейский участок, оказалось, что они помнят… они тоже были участники… расстрела, потому что откуда они могли узнать, оказалось, что они помнят случай в лесу, и они мне говорят: „Как же, вы же были замужем! Почему же тут сказано, что вы незамужняя?“» Элле вновь удалось выкрутиться. Все же неприятности настигли ее вместе с новыми друзьями Нейманисами, арестованными по доносу как коммунисты, — Эллу, как и их, выслали в Германию. Но уже как латышку, не как еврейку.

Элла вернулась в Ригу, вышла замуж, сохранив в память о первом муже его фамилию. Со вторым мужем они прожили долгую жизнь и умерли в возрасте под 90. Остались дочь и внучка.

Ее история не могла пройти мимо известного рижского кинодокументалиста Герца Франка. Работая над фильмом о Рижском гетто («Еврейская улица», 1992), он взял у нее интервью, где в присущей ему провокационной манере задал Элле Медалье довольно-таки дикий вопрос, не находит ли она свое поведение в Румбуле предательством еврейского народа. Ведь Элла отказалась от своей национальности. Вопрос этот настолько ее ранил, что долго не могла прийти в себя и отказала Франку в каком бы то ни было сотрудничестве.

И, по-моему, правильно сделала. А что, надо было гордо пойти на смерть со словами «Стреляйте в меня, я еврейка»? Сократить на единицу и без того ничтожное число выживших рижских евреев? Или же увеличить на одного человека жизнь народа, каждый второй из которого был убит? В моральном смысле она абсолютно права. Тем, что осталась жива, она нанесла ущерб злу. У нее был невероятно сильный противник, и Элла Медалье его одолела.

…Последний эпизод я рассказал еще и себе в назидание. Пытаясь создать правдивый рассказ, иной раз приходится затрагивать то, о чем лучше бы промолчать, да не всегда получается.

…Если есть вещи, лежащие за пределами человеческого сознания, то величайшая из них — это судьба. Та самая, что выбрала Эллу Медалье в числе тех немногих, кому суждено было избежать смерти. Но такие люди были, несмотря на убийственную тщательность, присущую нацистским злодеям. И то, что эти люди спаслись, говорит о том, что любое, безмерное, казалось бы, зло не абсолютно. И это хоть немного, но обнадеживает.

Притом что никто, наверное, не способен объяснить, как было позволено случиться тому ужасу, который случился в Риге 77 лет назад.

В то самое время, когда в Лиепае шел мюзикл о «трагической судьбе латышского летчика», на сцене Латвийской национальной оперы была поставлена опера «Валентина», посвященная судьбе Валентины Фреймане. Ее родители погибли в гетто, в тюрьме — молодой муж, сама она чудом пережила Холокост, скрываясь у знакомых, рисковавших ради нее жизнью. Когда писалась эта книга, Валентина жила в Берлине, там от нее я и узнал эту историю. Впрочем, она ее описала в своих мемуарах, но в устном исполнении звучала еще более впечатляюще. Я приведу ее рассказ с небольшими дополнениями, услышанными мною от Маргера Вестермана.

Одной из тех, кто помогал Валентине скрываться, была женщина по имени Тамара Дворкина, «женщина броской чувственной красоты, блондинка… с фарфоровыми голубыми глазами». 8 декабря в колонне смертников Тамару гнали в Румбулу, но ей удалось сбежать и спрятаться в каком-то подвале. Во время прочесывания домов после акции ее обнаружили полицейские.