— Какого вы мнения о падре Рикардо Уррутиа?

— О настоятеле августинского монастыря? Я мало с ним имел дела. В общем хорошего мнения. А вы, кажется, часто виделись с ним за эти дни?

Догадывался ли консул, на какую зыбкую почву они вступают? В выпуклых глазах зажегся беспокойный огонек. Масляная лампа, стоявшая посреди стола, бросала блики на лысый череп. Веер в правой руке замер.

— Падре Уррутиа здесь всего год и ни разу не покидал Икитоса, — сказал Кейсмент. — Так что о Путумайо и обо всем, что там творится, не слишком осведомлен. Но зато он много рассказывал мне о другой человеческой драме — уже здесь, в городе.

Консул отхлебнул портвейна. Снова начал обмахиваться веером, и Роджеру показалось, что круглое лицо слегка покраснело. Снаружи за окнами бушевала гроза, слышались глухие, долгие раскаты грома, и вспышка молнии на миг выхватывала из тьмы дальний лес.

— Я говорю о детях, разлученных с семьями, — продолжал Роджер. — О тех, кого привозят сюда и продают в прислуги за двадцать-тридцать солей.

Стерз молчал и смотрел изучающе. Рука с веером ходила яростно.

— Если верить августинцу, едва ли не все слуги в Икитосе были в свое время украдены и проданы, — добавил Кейсмент. И, пристально поглядев собеседнику в глаза, спросил: — Это так?

Консул протяжно вздохнул и заерзал в кресле, не скрывая досады и раздражения. „Если бы вы только знали, как я рад, что завтра вы отбываете в Путумайо. Дай бог нам с вами никогда больше не видеться, мистер Кейсмент“, — ясно читалось у него на лице.

— Разве в Конго такого не происходило? — спросил он уклончиво.

— Происходило, разумеется, но все же было распространено далеко не так сильно, как здесь. Вы позволите один нескромный вопрос? Те четверо слуг, что работают у вас… Вы их наняли или купили?

— Получил по наследству, — сухо отвечал консул. — Достались вместе с этим домом и со всей обстановкой, когда мой предшественник мистер Кейзес вернулся в Англию. Нельзя сказать, что они работают по договору найма — здесь, в Икитосе, подобное не в ходу. Тем более что все четверо неграмотны и ничего подписать не могут. Я даю им стол, кров, одежду да, кроме того, еще и приплачиваю по мелочам, а уж это, будьте уверены, нечасто бывает в наших краях. Все они в любую минуту, как только захотят, вольны покинуть этот дом. Поговорите с ними, расспросите их — и узнаете, горят ли они желанием искать себе в наших краях другую работу. И услышите, что они вам скажут, мистер Кейсмент.

Роджер кивнул и отпил портвейна.

— Поверьте, я не хотел вас обидеть, — сказал он примирительно. — Я просто пытаюсь понять, в какой же стране оказался. Какие здесь, в Икитосе, ценности, какие обычаи. Поверьте, у меня и в мыслях не было учинять вам допросы. И вести себя как инквизитор.

Но лицо консула оставалось враждебным. Он медленно обмахнулся веером, и во взгляде, кроме ненависти, проступило теперь еще и отвращение.

— Да не как инквизитор, а как праведник, — поправил он и в очередной раз досадливо сморщился. — Или, если угодно, как герой. А я ведь вам уже говорил, помнится, что героев терпеть не могу. Пожалуйста, не обижайтесь, я говорю прямо, как есть. А что касается остального — постарайтесь избавиться от иллюзий. Вам не под силу изменить здешний порядок вещей, мистер Кейсмент. Ни вам, ни падре Уррутиа. А в определенном смысле можно сказать: этим детишкам повезло, что попали в семьи. Было бы в тысячу раз хуже для них расти в сельве, где их заживо бы жрали вши, где они умирали бы от лихорадки или еще какой-нибудь пакости, не дожив до десяти лет. Или надрывались бы на плантациях каучука. Здесь им лучше. Впрочем, предвижу, что мой прагматизм вас шокирует.

Роджер Кейсмент промолчал. Он уже узнал все, что ему было надо. И понял среди прочего, что с этой минуты в лице британского консула обзавелся еще одним врагом, с которым ухо придется держать востро.

— Я прибыл сюда нести дипломатическую службу своей отчизне, — продолжал консул, уставившись на плетеный ковер у себя под ногами. — И, уверяю вас, служу не за страх, а за совесть. Немногочисленных британских подданных я знаю и защищаю и помогаю им, чем могу. Стараюсь по мере сил развивать торговлю между Англией и Перу. Уведомляю правительство о ходе коммерческих операций, о прибытии судов, о пограничных инцидентах. Борьба с работорговлей или злоупотреблениями белых и метисов по отношению к индейцам Амазонии в мои обязанности не входит.

— Простите, если ненароком обидел вас, мистер Стерз. Не будем больше говорить об этом.

Роджер поднялся, пожелал консулу покойной ночи и ушел к себе. Гроза стихла, но дождь еще лил. Примыкавшая к спальне терраса была залита водой. Густо и сильно пахло травой и влажной землей. Ночь была темна, и насекомые жужжали так громко, словно были не в лесу, а здесь, в доме. Недавняя буря пролилась и еще одним дождем — дождем маленьких черных жучков, называемых винчуками. Утром их трупики усеют собой всю террасу, и, если наступить на них, раздастся хруст, как будто орех раздавили, и подошва выпачкается темной кровью. Роджер разделся, натянул пижаму и лег в кровать под москитную сетку.

Он с самого начала вел себя неосмотрительно. Зачем было обижать беднягу консула — неплохого, быть может, человека, который ждет не дождется, когда можно будет выйти в отставку, вернуться в Англию и безвылазно копошиться в своем саду, окружающем купленный в рассрочку коттедж в Саррее. Та же судьба ожидала бы и Роджера, сложись все иначе, и, вероятно, было бы у него теперь меньше хворей в теле и ссадин на душе. Ему припомнилось, как на верхней палубе „Ушаны“, которая шла в Икитос из Табатинги — городка на границе Бразилии и Перу, — он вел жаркие споры с Виктором Израэлем, мальтийским евреем, давно обосновавшимся в Амазонии. Виктор одевался небрежно и вместе с тем так причудливо, что всегда казался ряженым, безупречно говорил по-английски и за партией в покер под излюбленный коньяк увлекательно повествовал о своей бурной жизни, способной послужить сюжетом для плутовского романа. У него было скверное пристрастие стрелять из огромного допотопного пистолета по розоватым чайкам, кружившим над кораблем, — по счастью, попадал он редко. Так шло до тех пор, пока в один прекрасный день Виктор Израэль с чего-то — Роджер теперь уже не помнил с чего — не вздумал оправдывать Хулио Арану. Этот малый, твердил он, вытаскивает Амазонию из первобытной дикости, вводит ее в круг современных стран. Он оправдывал облавы: если бы не они, некому было бы собирать каучук. Ибо главная проблема сельвы — нехватка рабочих рук для сбора драгоценного вещества, которым Творец пожелал одарить этот край и облагодетельствовать перуанцев. И вот эта новоявленная „манна небесная“ пропадает попусту из-за лености и тупости дикарей-индейцев, отказывающихся работать, отчего и приходится тащить их на фактории силой. А для компаний это огромные потери и времени и средств.

— Ну, ладно, — не теряя спокойствия, прервал его Кейсмент, — это ваш взгляд на вещи. Есть и другой.

Виктор Израэль был долговяз и тощ, с белоснежными прядями в черных прямых волосах, спускавшихся до плеч. На крупном костистом лице, покрытом щетиной, горели, придавая ему известное сходство с Мефистофелем, небольшие треугольные глаза — сейчас они уставились на Роджера с недоумением.