– Ты пойми, сынок…

Голованов поморщился, но промолчал.

– Надо было этой сыкухе денег дать, чтоб Вадичку моего в покое оставила…

Маша, чувствуя, что Голованов не стремится понять ее, попыталась быстренько рассказать ему горестную историю своей жизни: и то, как разлучали ее с сыновьями девки-шалавы, и как боролась она за них…

– Так, – прервал ее Голованов. – Ничего из ваших этих россказней я не понял. Съезжать, как я понял, вы не намерены…

– Так некуда же мне!

«Вот, сейчас он скажет, что я могу остаться в доме! Да, скажет!»

– Хорошо-о-о, – протянул Голованов, что-то соображая.

«Вот, вот, он понял!»

– Мне в принципе не слишком эти ваши сотки и нужны были. Верните мне все деньги, еще пять процентов за беспокойство и все, что я за оформление заплатил. Тогда аннулируем сделку. Согласны?

«Согласна!» – хотела крикнуть Маша, но осеклась. Это сколько же она сейчас ему должна будет?

– Да ведь деньги-то я этой отдала… И где ж я тебе еще и отступного возьму? – искренне удивилась Маша непонятливости собеседника.

– А вот это меня не колышет, мадам! – скривился Голованов в ехидной улыбке. – Или возвращайте все бабки конкретно, или катитесь с моей земли! Три дня на сборы! Все!

Маша пыталась лепетать ему вслед: «Ты пойми, сынок, пойми!», но Голованов, перестав церемониться, откинул с дороги старый венский стул и, громко топая, вышел вон.

«Ох, а что делать-то?! Ведь гонит, изверг, старуху из дому! Гонит! Не хочет понять, что я сыночку спасаю… Сердца материнского понять не может… И где ему, мужику-то?!»

Да, видно, придется ехать завтра в город, забирать у Феоктистовой деньги… А если не отдаст?! Ведь откажется, гадина! Скажет – ничего не видела, ничего не брала!.. А Маша-то, дура деревенская, у нее расписки не взяла и свидетелей не пригласила. Теперь-то Маша уразумела, зачем тогда Голованов и женку свою притащил, и приятелей – чтоб те могли подтвердить, что Маша и денежки взяла, и шампанское пила… И тут уж стало не до Вадика и его романа с Феоктистовой.

Надо было дом выручать. И не дом даже – всю Машину жизнь…

Следующее утро тоже выдалось промозгло-сырым. Ведь начался ноябрь, который случается в России гораздо чаще, чем апрель и июль, вместе взятые. Ломило все кости сразу, тяжела была голова – но куда денешься? Дом родительский, огородик, в котором каждая землинка как родная… Все спасать надо.

Еще до десяти утра Маша уже обосновалась в центре города, на другой стороне улицы, не спуская глаз с дверей цветочного магазина. Первой пришла какая-то пожилая баба, потом молоденькая девчонка, потом еще одна. Ушла пожилая – видно, уборщица, а Феоктистова все не показывалась. Наконец, совсем озябнув, Маша двинулась на штурм. Может, Феоктистова специально прячется от нее, зайдя в магазин через какой-нибудь потайной вход?

Маша толкнула стеклянную дверь. Девчонка, поправлявшая цветы в напольных вазонах, подняла голову.

– Что вы хотели?

– Галька Феоктистова где? – сразу, без обиняков, поставила Маша вопрос.

Девчонка вздрогнула и чуть отступила.

– А Галина Константиновна больше здесь не работает.

– Как?! Как это не работает?! Что ты врешь?!

– Я не вру, – надулась девчонка. – Почему вы так со мной разговариваете?

– Где Галька, я спрашиваю? – пошла на нее Маша, но, развернувшись, направилась в кабинет.

– Там ее нет! – взвизгнула девчонка. – Она уволилась… Она вообще уехала!

– Как?! – повернулась к ней Маша.

– Так, – чуть ехидно и даже торжествующе вскинула подбородок девчонка. – Уволилась и уехала. Из города уехала, насовсем.

– А куда? – безнадежно упавшим голосом спросила Маша – чтоб хоть не молчать.

– Не доложилась вот.

Похоже, эта незнакомая Маше девка была рада, что Маша не застала Феоктистову. А Феоктистова-то уехала.

Маша постояла посреди зала, начав почему-то ощущать несезонный запах травы и цветов. В магазин зашли несколько человек, девчонка, торжествующе зыркнув на Машу, занялась ими. Маша, остро прочувствовав свою здесь неуместность, поплелась к выходу.

«Уехала, она уехала… Галька уехала. Взяла деньги и умотала. Ну да, конечно… На мои деньги… А что же Вадик?! Он-то где?!»

Надо было срочно разыскать куда-то запропастившегося сына. Он должен защитить маму и их общий дом. Он же сам заинтересован… Это же и его дом! После Маши дом ему достаться должен!

Маша чуть воспрянула духом и засеменила к остановке – поехать на бывший свой завод, разузнать у Вадиковых коллег, где он. Пусть стыдно ему будет, что мать забросил и ей приходится самой его разыскивать… Надо наведаться в автомастерскую – там о Вадике точно знают! Пусть идет к подлюке Голованову и выручает их дом и землю!

– … Ну, мы его давно не видели, – неприветливо оглядывая Машу, ответил ей мужик лет сорока. – А вы ему кто будете?

– Мама, – прослезившись, ответила Маша.

– Ма-а-ма? – с сомнением протянул мужик. – Что-то не похоже.

– Это почему же?

– Да он вроде парень молодой. А вы как-то… Да он в последнее время больше в частном автосервисе работал. Там спросите. Может, там знают.

Маше, которая уже замерзла и проголодалась, пришлось добираться до другой окраины города и искать неведомый автосервис.

– А вы ему кто? – опять спросил ее какой-то парень в спецовке.

– Да мама же я ему! Мама! – чуть не заплакала в голос Маша.

– Да он уехал, мамаша. Уже три, дня как расчет взял. Не сказал вам разве – раз вы ему мама?

– Нет…

– Ну, разбирайтесь сами. Уехал ваш сын.

– А куда – не говорил? – совсем упавшим голосом спросила Маша.

– Да уж вроде не в Америку, – хмыкнул парень.

Ему эта шутка, кажется, очень понравилась.

Маша, чувствуя, что еще секунда и она вцепится нахалу во встрепанные патлы, неловко повернулась и пошла к выходу из полутемного ангара, где располагалась мастерская, громко именуемая «частным автосервисом».

– Да вы не обижайтесь, мамаша! – весело крикнул ей вслед парень. – Это ж я так, не со зла. Найдется он, куда денется!

«Никогда он не найдется… Уехал… За Галькой этой и уехал».

Еще два отпущенных Головановым дня Маша прожила надеждой, что каким-то образом весть о ее кошмарном положении дойдет до сыночки и он прилетит выручать свою бедную, старенькую маму. Наутро третьего дня Маша поехала в город, к тете Кате – хоть у нее спросить совета. Знала Маша, как будет радоваться ее беде теткин муж, но поехала. А больше ведь и не к кому было.