– Идите к нам, отец Теодор! – услышал Творимир и поднял голову. Один из давешних замерзших иноземцев у жаровни в углу, скинув плащ, приветственно махал рукой монаху. – Идите, у нас место найдется! Докушаете спокойно. Что ж вы опять по холоду скитаться пойдете? А нам не в тягость, правда, друзья?

Его приятели, зябко кутаясь в плащи, кивнули. И подвинулись на лавке, освобождая место для еще одного человека. Губы священника тронула тихая улыбка:

– Благодарю…

– И на этих шутников деревенских не обижайтесь, – скорчив надменную мину, добавил сочувствующий. – Вечно они бузят, коли в мошне пусто! А там, почитай, круглый год ветер гуляет: кому такие-то репьи под боком нужны?..

Норманнский заводила зыркнул на наглеца мрачным взглядом:

– Пасть захлопни, подвывала! Договоришься когда-нибудь.

– И правда, Седрик, – негромко проронил отец Теодор. – Не ругайся, стыдно… Всяк свое понятие имеет. Не нам осуждать.

Он, опустив глаза, притулился возле жаровни, сдувая с краюшки прилипший сор.

Ивар улыбнулся другу:

– Ну вот видишь? Все устроилось, надо было просто подождать. Гнев, друже, плохой советчик.

Творимир не отозвался. Он с любопытством изучал взглядом неожиданного заступника: нескладного седого человека со впалыми щеками и красным носом. По внешности скорее англосакс, хотя с монахом он говорил на чистейшем гэльском. Пьяница, определенно. И что только у них с таким-то божьим смиренником общего может быть?

– Ну, пусть! – поерзав, вздернул малиновый нос тощий Седрик. – Им оно зачтется! А вас, отче, я лучше песенкой порадую…

Ивар, следом за воеводой повернувший голову к дальней жаровне, увидел в руках Седрика лютню и приподнял бровь:

– Ты смотри-ка, бард? А смелости, однако, ему не занимать: толпу мордоворотов «репьями» обозвал и в ус не дует. Рисковый старикан. Или к нему тут уже привыкли просто?

Один из товарищей храброго музыканта, наклонившись к его уху, что-то сказал. Седрик покосился на гомонящих наемников, склонил голову набок и ухмыльнулся:

– С нашим удовольствием!..

Он откинул в стороны полы плаща и, пристроив лютню на коленях, тронул струны. Один аккорд, другой… Взгляд барда, наткнувшись на сидящего рядом священника, вдруг посерьезнел. Пальцы замерли на мгновение, взлетели вверх и вновь упали на дрогнувшие струны. Мелодия изменилась. А по шумной зале поплыл надтреснутый голос:

Лорд Мак-Лайон молча смотрел на отца Теодора. С каждым новым аккордом, с каждым новым словом, слетавшим с губ Седрика, священник становился все бледнее и бледнее.

Разговоры в зале постепенно стихали, взгляды присутствующих один за другим устремлялись к дальнему углу, где сидел бард со своими друзьями. Даже наемники, оставив препирательства, повернули головы. Священник, стиснув в руке помятую краюшку, застыл на лавке каменным изваянием.

– Творимир, – шепнул Ивар, осененный внезапной догадкой. – Да ведь этот Седрик про него поет?

Русич медленно кивнул: в лице безответного брата Теодора не было ни кровинки.

В полумраке замершей, как перед грозой, таверны жалко брякнула об пол чья-то ложка. Семерка норманнов у двери, не сговариваясь, опустила на стол сжатые кулаки. Но бард, казалось, этого даже не заметил: он остервенело терзал струны рыдающей лютни, вторя ей уже не хрипло-испитым, а звучным и сильным, как у молодого, голосом:

Последний аккорд оглушительной трелью взлетел к закопченному потолку общей залы. И оборвался на пределе, невидимыми осколками осыпаясь вниз. В наступившей тишине стало слышно, как тяжело, с присвистом, дышит рисковый бард Седрик…

Увы, общее оцепенение было недолгим. Застонали отодвигаемые скамьи: это медленно поднялись со своих мест семеро норманнских наемников. Лорд Мак-Лайон тоскливо выругался. И, услышав за спиной скрип половиц, поднял голову.

– Алиса! – На лице королевской гончей было написан такой неподдельный восторг, что подавальщица невольно сбилась с шага. – Ангел мой! Ну наконец-то!..

– Все б мне так радовались, – польщенно буркнула супруга хозяина. И сделала приглашающий жест рукой. – Пойдемте. Химиш гостей выпроводил, вас ждет не дождется. А… чего тихо-то так?