– Информацией выстрелили в моего друга Жирного Лошадника.

– Но ведь это вы. «Филип» по-гречески значит «любитель лошадей», «Лошадник». «Жирный» – перевод немецкого слова «дик». Вы просто перевели свое имя.

Я промолчал.

– Могу я называть вас Жирным Лошадником? Так вам будет приятнее?

– Как скажете, – деревянным голосом проговорил я.

– Выражение из шестидесятых, – засмеялся Лэмптон. – Хорошо, Филип, думаю, мы узнали о вас достаточно. Кстати, поговорили и с вашим агентом, мистером Галеном – он показался нам весьма решительным и откровенным.

– Он молодчина, – сказал я.

– И явно понимает, куда ветер дует, как говорят в здешних краях. Вы издаетесь в «Даблдэй»?

– В «Бэнтаме».

– Когда вы приедете?

Я спросил:

– Как насчет нынешнего уик-энда?

– Очень хорошо. Вам понравится, не сомневайтесь. Все беды позади, не сомневайтесь, Филип. – Голос Лэмптона сделался серьезным. – Все позади, правда.

– Отлично.

Мое сердце заколотилось о грудную клетку.

– Не бойтесь, Филип, – мягко проговорил Лэмптон.

– Ладно, – сказал я.

– Вам через многое пришлось пройти. Девушка, которая умерла… теперь можно отпустить это. Все прошло. Понимаете?

– Да. Понимаю.

И я понял. Я надеялся, что понял; пытался понять, хотел понять.

– Вы не поняли. ОН здесь. Это правда. «Будда сидит в парке». Понимаете?

– Нет, – сказал я.

– Гаутама родился в огромном парке под названием Лумбини. Такая же история, как про Иисуса и Вифлеем. Вы знаете, что я имею в виду, не так ли?

Я кивнул, позабыв, что разговариваю по телефону.

– Он спал почти две тысячи лет, – продолжал Лэмптон. – Очень долго. А события шли своим чередом. Но… Впрочем, думаю, пока достаточно. Теперь он пробудился, вот в чем суть. Итак, Линда и я встретимся с вами вечером в пятницу или в субботу утром.

– Отлично, – согласился я. – Возможно, в пятницу вечером.

– Просто помните: Будда в парке. И постарайтесь быть счастливым.

Я спросил:

– Это он вернулся? Или пришел другой?

На другом конце провода повисла пауза.

– Я имею в виду…

– Я знаю, что вы имеете в виду. Видите ли, время не реально. Это снова он и в то же время – не он, другой. Существует много Будд, но в то же время только один. Ключ к пониманию – время. Когда вы слушаете пластинку во второй раз, играют ли второй раз музыканты? Если слушаете ее в пятидесятый раз, играют ли музыканты пятьдесят раз?

– Только один, – сказал я.

– Спасибо, – проговорил Лэмптон, и в трубке раздались короткие гудки.

Не каждый день такое увидишь, сказал я себе. То, о чем сообщил Гусыня.

К своему удивлению я понял, что перестал дрожать.

* * *

Такое было впечатление, что я дрожал всю свою жизнь, дрожал от какого-то хронического подспудного страха. Дрожал, бежал, попадал в неприятности, терял близких. Не человек, а персонаж из мультфильма. Наивного мультфильма начала тридцатых. Страх был первопричиной всего, что я делал.

Теперь страх умер, новости, которые я услышал, смели его прочь. Новости, вдруг осознал я, которые я мечтал услышать с самого начала. В некотором смысле я на свет-то появился, чтобы не упустить момент, когда они придут. Ни по какой иной причине.

Теперь я мог забыть о мертвой девушке. Сама вселенная в ее макрокосмических масштабах уняла горе. Рана исцелилась.

Поскольку час был поздний, я не мог сразу же сообщить остальным о звонке Лэмптона. И не мог связаться с «Эр Калифорния», чтобы забронировать места в самолете. Впрочем, не успело наступить утро, а я уже позвонил Дэвиду, Кевину, а потом Жирному. Они поручили мне заняться приготовлениями к отлету – вечер пятницы их вполне устраивал.

В тот же вечер мы собрались вместе и решили, что нашу маленькую группу нужно как-то назвать. После легкой перебранки решение оставили за Жирным. Учитывая то, что сказал Лэмптон о Будде, мы решили назвать себя «Общество Сиддхартхи».

– Тогда меня вычеркивайте, – заявил Дэвид. – Жаль, но я не могу оставаться с вами, коль нет никакого упоминания о христианстве. Я не фанатик, однако…

– Ты фанатик, – сказал ему Кевин.

Мы опять начали спорить. В конце концов остановились на названии, достаточно мудреном, чтобы удовлетворить Дэвида – для меня все это не казалось столь уж важным. Жирный рассказал нам о сне, который ему приснился недавно, и в этом сне фигурировала большая рыба. Вместо рук у нее были огромные плавники, похожие то ли на паруса, то ли на веера, и в одном из плавников рыба держала винтовку «М-16», но оружие упало на землю, когда голос произнес:

– Рыбы не могут носить оружие.

Поскольку в греческом есть для таких плавников слово «рипидос» – как у рептилий класса «рипидоглосса», – мы решили назвать себя «Рипидоновым обществом», намекая таким образом на христианскую рыбу.

Жирному это тоже понравилось, поскольку напоминало о племени догонов, у которых символ рыбы означал принадлежность к божественному.

Итак, теперь мы могли отправляться к Лэмптонам – Эрику и Линде, – будучи своего рода официальной организацией. Хоть и маленькой. Нас это, по-моему, немного пугало.

Я положил руку Жирному на плечо.

– Все прошло. Он мне так сказал. Время гнета закончилось в августе одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого. Время печали подходит к концу. Лады?

– Лады, – проговорил Жирный со слабой улыбкой, как будто не мог поверить в наши слова.

– Знаешь, ты вовсе не сумасшедший, – сказал я Жирному. – Помни, тебе больше этим не отмазаться.

– Он существует? Уже? На самом деле?

– Так сказал Лэмптон.

– Значит, правда.

Я сказал:

– Возможно, правда.

– Но ты ведь веришь.

– Думаю, да, – сказал я. – Скоро мы все выясним.

– Любопытно, он старик? Или ребенок? Мне кажется, он еще ребенок. Фил… – Жирный едва не поперхнулся. – А если он не человек?

– Ну, – проговорил я, – проблемы будем решать по мере их поступления.

А про себя подумал: возможно, он пришел из будущего – очень возможно. В каком-то смысле он не человек, но в остальных – человек. Наше бессмертное дитя… форма жизни, которая возникнет через миллионы лет. Зебра, подумал я. Теперь я увижу тебя. И остальные.

Царь и судья. Как обещано. Назад к Заратустре.

Нет, назад к Осирису, а из Египта к догонам… а оттуда к звездам.