— А что, в «Пасс-парту» никого нет? — спросил Виктор.

— Мадемуазель Эдокси, должно быть, наверху.

Он поднялся по лестнице, постояв на лестничной клетке у дивана, заваленного всяким бумажным хламом. Эдокси не слышала его шагов. Сидя за столом с прямой как палка спиной, она стучала на машинке со скоростью пианиста-виртуоза, и при этом грызла орешки. Пальцы перелетали от одной клавиши к другой, самодвижущееся колесико вращалось. Эдокси выхватила напечатанную страницу, положила справа от себя, разжевала орешек, заправила в машинку девственно чистый лист и снова забарабанила. Прежде Виктор думал, что с такой скоростью можно только строчить на швейной машинке.

Он постучал в полуоткрытую дверь. Эдокси быстро спрятала пакетик с орешками.

— Ах, это вы! И давно тут стоите?

— Я вами любовался. Вы просто мастер!

Она хихикнула, поправив прическу.

— Хотите сами попробовать? Это модель «Хэммонд», такую можно увидеть на выставке.

— О нет-нет, куда мне до вас!

— Тут дипломов не требуется, а надо только попадать пальцами на нужные клавиши, вот и вся наука. Я бы с удовольствием поучила вас своему методу.

— Очень любезно, однако…

— Я вижу, у вас превосходные руки, пальцы длинные, чувствительные, умелые, — заметила она, поправляя на груди блузку.

Кашлянув, чтобы прочистить горло, он понял, что ужасно хочет закурить.

— А остальные где?

— Вы пришли очень вовремя: Гувье сидит в префектуре, Мариус пошел к врачу.

— Он заболел?

— Немного расклеился. Антонен вернется к шести. Таша на выставке, но без нее-то уж мы обойдемся, верно?

Эдокси встала и подошла к Виктору вплотную. Он вынул из портмоне конверт.

— Я должен кое-что выяснить, и вы, возможно, могли бы мне помочь.

— Постараюсь.

— Это насчет письма. Курьер принес его в мой магазин сегодня утром, часов в восемь. Я полагаю, его доставили из «Пасс-парту».

Она взяла Виктора за локоть.

— Войдите же на минуточку, мсье Легри, здесь светлее.

С загадочной улыбкой она провела его в помещение редакции.

— Дайте взглянуть! Надеюсь, ничего плохого? — спросила она, чуть пожимая ему руку.

У Виктора было чувство, что вокруг него медленно обвивается змея. Он мягко высвободился.

— Нет, просто какой-то читатель бранится по поводу моей хроники. Уж не вы ли мне это отправили?

— О, мсье Легри, мне бы никогда не пришло в голову оскорбить такого человека, как вы!

— Да нет же, я не так выразился, я хотел знать, побывало ли оно у вас в руках.

— Будьте уверены, если бы представился случай, я принесла бы его сама.

— Тогда, может, кто-то из редакции…

— Смеетесь! Курьеры — это на мне. Я утром прихожу на службу раньше всех и начинаю с того, что сортирую почту. Вы правда не хотите, чтобы я поучила вас печатать на машинке? Это могло бы пригодиться вам в магазине. В Нью-Йорке уже не осталось торгового дома, в котором письма пишут пером, служащий…

Пока она расхваливала ему достоинства «Хэммонда», он попытался привести мысли в порядок. Если письмо было доставлено прямо в магазин, его автором не мог быть Капюс. «Я не удержался и сообщил ему адрес».

Сомнений не оставалось, его умышленно затягивали в западню. «Как он узнал об этом? Откуда этот негодяй Дукович мог выяснить, что я говорил с Капюсом?» Ответ напрашивался сам собой. Он вспомнил, как старик записывал в школьной тетрадке его фамилию и название «Пасс-парту». «На случай, если вы исказите мои слова». Перерезав горло Капюсу, Дукович, конечно, перевернул его комнату вверх дном и нашел тетрадку.

— Вы так побледнели… У вас все в порядке? — спросила Эдокси, внезапно прижимаясь к нему и расстегивая его редингот.

Он вяло сопротивлялся. Ему нужно было еще кое о чем спросить. Освещала ли «Пасс-парту» приезд Буффало Билла?

— Не окажете ли мне любезность показать первые номера газеты? — пробормотал он хрипло.

Удивленная, она отступила.

— Прямо сейчас?!

— Прошу вас.

— Вам ни в чем нельзя отказать, — отозвалась она с явным разочарованием. — Присядьте за мой стол. Это за машинкой, я сейчас ее отодвину.

Она положила перед ним дюжину экземпляров и наклонилась, заглядывая через плечо.

— Если вы скажете, что ищете, мсье Легри, я определенно смогу вам помочь.

— Ничего особенного, просто хочется почувствовать общую интонацию газеты, понять, для какого читателя я работаю.

Спина налилась тяжестью, затылок сдавило, в желудке встал ком.

— Не могли бы вы… — он осекся, — открыть окно, здесь душно.

— Я принесу стакан воды. Да снимите вы редингот, какие между нами церемонии!

Не ответив, он принялся с шумом перелистывать подшивку. Она вышла, и он слышал, как она открыла шкаф. Скорее, скорее… О Буффало Билле ни слова. Тогда что же в тот день делала Таша на вокзале Батиньоль? Номер за 14 мая был скучный, а за 13-е почти целиком посвящен родам, случившимся…

— «…в одном из лифтов башни. Новорожденная, Августа-Эйфелина, названная так в честь конструктора этого сооружения, будет одарена самим Гюставом Эйфелем…» — прочитал он вслух, ибо в эту минуту Эдокси вошла в комнату со стаканом воды.

Виктор осушил его залпом, подавился, закашлялся. Она похлопала его по спине.

— Что ж это за способ пить такой!

Она присела на подлокотник кресла, прижавшись к нему бедром.

— Это ж надо додуматься, а? Взбираться на такую высоту на девятом месяце беременности! Есть же такие женщины, способны невесть на что, лишь бы прославиться!

— Это необычнее, чем приезд Буффало Билла, — заметил он с деланной непринужденностью.

— Мариус решил, что лучше вообще не упоминать о краснокожих, потому что все газеты об этом пишут. Как вы знаете, он плывет против течения. Впрочем, мне тоже нравится быть непохожей на других. Возьмем хоть мужскую внешность. В отличие от большинства женщин, меня не волнует телосложение блондинов.

В ответ Виктор тусклым голосом промямлил:

— Я бы охотно выпил еще воды.

С легким вздохом Эдокси вновь вышла из комнаты, а он спасся бегством, причем со скоростью не меньшей, чем когда вырвался из комнаты мертвого Капюса.

Словно стайка попугаев, топорща перышки и издавая пронзительные звуки, дамочки так и порхали вокруг бедняги Жозефа. С риском наткнуться на острие зонтика, он прорвался к прилавку и использовал его в качестве укрытия, оценивая намного превосходящие силы противника и примериваясь к новой вылазке. Оставалось последнее средство: