Наделенный ясным скептическим умом, он был способен подвергнуть сомнению все, что видел, слышал, думал, помнил и ощущал. Но одно знал твердо: с тех пор, как голос сказал: «Конечно, он есть!» – тьма перестала быть чем-то бо́льшим, чем обычная темнота глубокого погреба. А сам он, напротив, стал чем-то. Светом? Нет, пожалуй, тогда еще не светом. Но возможностью существования света, наверное, все-таки стал.

* * *

В июне мама взяла отпуск, и они с Яшкой очень много гуляли. Сделали так: купили карту города, разделили ее на двадцать примерно одинаковых участков и каждый день отправлялись исследовать новый район – наугад. Это торжественно называлось «экспедиция» и оказалось неожиданно интересно, особенно после того, как отец стал придумывать для них задания, каждый раз какие-нибудь новые: записывать всех попадающихся навстречу собак, отмечая породу или хотя бы цвет и размер; обязательно найти книжный магазин и купить там книгу; запомнить и подробно рассказать ему, как выглядит двор дома номер пять по такой-то улице; сосчитать количество встреченных по дороге грузовиков и так далее. Простые задания вносили в их долгие прогулки охотничий азарт, маме это нравилось не меньше, чем Яшке, она потом еще долго вспоминала: отличный получился отпуск, хоть и не поехали на юг.

Потом наступил июль, и мамин отпуск закончился. Теперь гуляли только по выходным, втроем, вместе с папой, и это было здорово. А в будни Яшка оставался один, по рукам и ногам связанный Настоящей Рыцарской Клятвой не уходить дальше двора, в котором, честно говоря, было даже скучнее, чем дома, где его ждали конструкторы и разрозненные тома старых энциклопедий с картинками; там в основном и сидел – первые несколько дней. Потом в город вернулась соседка Нийоле и – теперь, задним числом, понятно, что после разговора с Яшкиными родителями – вызвалась составить ему компанию. Не каждый день, но довольно часто. Иногда Нийоле водила его в парк, где были качели или в кино, иногда провожала до библиотеки, на несколько часов оставляла в большом, прохладном и совершенно пустом читальном зале, среди невозможно разноцветных журналов, а потом возвращалась и уводила домой.

Это, собственно, оказалось самым интересным – возвращаться домой из библиотеки. Она была довольно далеко, почти полчаса пешком, это если самой короткой дорогой, а Яшке часто удавалось уговорить Нийоле пойти каким-нибудь новым, дальним, кривым, им обоим незнакомым путем. Она и сама любила блуждать в переулках, перелезать через чужие заборы, подбирать с травы самые первые, мелкие, невыносимо кислые яблоки и, не умолкая, пересказывать услышанные от деревенских подруг страшные истории про ведьм, леших, русалок, волков-оборотней, гномов и домовых. Яшка эти истории обожал и совершенно не боялся, больше всего на свете хотел своими глазами на кого-нибудь этакого посмотреть, заранее не сомневался, что с «этаким» запросто можно подружиться. Однако быстро сообразил, что если держать восторги при себе и делать вид, будто испугался, историй будет гораздо больше. Нийоле нравилось его пугать.

На заброшенный дом они наткнулись случайно, когда в чужом дворе, куда залезли, чтобы сократить (на самом деле, наоборот, удлинить и окончательно запутать) дорогу, на них стала лаять большая собака. Пес вроде бы сидел на цепи, но вместо того, чтобы гадать, насколько она длинная, с перепугу перемахнули через забор и некоторое время бежали, куда глаза глядят, а когда, запыхавшись, остановились, увидели совсем рядом покосившийся двухэтажный дом, почти полностью скрытый зарослями хмеля, дикого винограда, жасмина, смородины и еще каких-то кустов. Подошли ближе, обнаружили выбитые окна, дверь, заколоченную крест-накрест, разрушенное крыльцо. Переглянулись, Нийоле нахмурилась, но тут же решительно кивнула: «Полезли!» Ей и самой хотелось исследовать этот заброшенный дом. А вдруг там найдется что-нибудь интересное? Подружки ей все уши прожужжали рассказами о брошке из настоящего золота, которую чьи-то знакомые нашли в подвале пустующего дома на краю соседней деревни, и Нийоле, конечно, тоже теперь мечтала что-нибудь такое найти, даже не обязательно золотое, лишь бы красивое и таинственное, неизвестно откуда взявшееся, с никому не известной удивительной историей, которую можно придумать самой. Именно этим настоящие сокровища и отличаются от просто вещей.

Но одна она бы вряд ли куда-то полезла. А с Яшкой – вполне можно. Нийоле ни за что бы себе не призналась, но рядом с этим избалованным соседским мальчишкой, чьи родители были готовы платить деньги, лишь бы он не скучал, ей было совсем не страшно. Такой вот удивительный эффект.

Поэтому Нийоле так старалась его напугать: не то из благодарности, не то в отместку. Но на самом деле раз за разом неосознанно проверяла крепость своего защитника: неужели опять не испугается? А так? А сейчас? Мальчишка попался совершенно бесстрашный, ничего не боялся, только прикидывался, очень неумело, но Нийоле почему-то было приятно его притворство, как аплодисменты актеру. Как будто Яшка таким способом ее благодарит.

Так оно, впрочем, и было.

И в тот день, когда они, осмотрев заброшенный дом, сквозь сгнившие половицы которого проросла высокая луговая трава, нашли лаз, ведущий в погреб, и решили туда залезть, Нийоле крепко держала Яшку за руку, объясняя: «Если упадешь и разобьешься, твоя мама мне голову оторвет», – а на самом деле, конечно, просто вцепилась в него, чтобы не так сильно бояться.

Это, как всегда, помогло.

* * *

Иногда убеждал себя и даже почти по-настоящему вспоминал, что сначала, до голоса, навсегда отменившего тьму, было предчувствие голоса, ну или не само предчувствие, а только тень возможности предчувствия, бледная, как свет далекого фонаря, но всякий раз вовремя останавливался, говорил себе: «Не надо сходить с ума. Если и было какое-то предчувствие, то не у меня, потому что меня тогда еще не было, совершенно точно не было, сначала голос, а уже потом – я».

Но все равно любил вспоминать (почти вспоминать) о предчувствии, которого не было, потому что если оно все-таки было, он сам тоже был, еще до голоса, а значит – вообще всегда. Верить в это оказалось приятно, а чего еще требовать от веры? Больше ни для чего она не нужна.

* * *

В погребе было совсем темно. К счастью, Яшка никогда не расставался с фонариком, папиным подарком, везде носил его с собой, а включал редко, экономил батарейки, которые в ту пору было трудно достать; в общем, правильно делал, что экономил, теперь фонарик понадобился по-настоящему, для дела, а не для баловства, чтобы осветить лестницу, по которой спускались. Когда ступеньки закончились, хотел выключить, но Нийоле велела оставить как есть. Сказала: «В темноте споткнешься, упадешь, и что я тогда скажу твоей маме? Нет уж!»

Яшка оставил фонарь включенным, и они обошли весь погреб, Нийоле горячо шептала ему в макушку, что в заброшенных домах духи прячут драгоценности, снятые с утонувших в болоте путников и провалившихся в канализационные люки горожан, а когда он спросил: «Что за духи?» – не стала, как обычно, туманно объяснять: «Разные, очень страшные, но для нас невидимые, пока не приснятся, и уж тогда держись!» – а ответила: «Например, Айтварас[7]», – и торжествующе уставилась на Яшку, как будто этим было сказано все. Но Яшка, конечно, спросил: «А кто такой Айтварас?»