остановилась она, словно бы подвисла или задумалась о чём-то, а потом продолжила, как ни в чем не бывало, — думала, чтобы принять твоё предложение о вступлении в светлый пантеон.

— Мы с тобой прекрасно знаем, что никуда бы ты не вступила, — сказал Цунгар. — А даже если бы ты и побывала в мире Ауркиории, где живёт множество ангелов и постоянно присутствуют десятки богов, то сразу бы оттуда убежала.

— Да, это было бы непросто, — не стала отрицать Эбрис.

— Но всё же мы пришли к тебе с предложением, — продолжил Цунгар, а я всё удивлялся обычно злому богу мечников, который сейчас сильно изменился, словно с нами всё это время шёл кто-то другой. Его эмоции говорили о том, что он совсем не хочет превратить богиню в пыль или как-то навредить ей. Глядя на неё, Цунгар испытывал боль. — Так вышло, что без твоих сил в предстоящем сражении не обойтись.

— Хватит с меня сражений, — резко ответила Эбрис. — Я… не хочу снова сражаться. Пусть моя текущая жизнь кажется блеклой, но мне… хорошо. Я собираю разные артефакты, а потом… выкидываю их и собираю новые. Словно мозаика, только не из картонных фигурок, а из разных деталей, которые хотят встать на свои места. Я способна создавать удивительные вещи, но возвращать к жизни других… не могу, Цуни. Для этого моих сил слишком мало, а достаточно их не будет никогда, ведь души не механические артефакты и собрать их по кусочкам не получится, разве что можно сохранить, если вырвать душу из механизма распределения, что весьма непросто.

— Я тебя понимаю, но иначе нельзя, — сказал Цунгар. — Остальных не вернуть, но можно спасти то, ради чего они сражались.

— А зачем? — спросила она, и на это Цунгар не нашел, что ответить. — Ты ведь понимаешь, что ничего родного в творении Рейнеи для меня нет, а этот замок и сам мир единственное, что я могу назвать своим. Это единственное, что останется неизменным, таким же, как и раньше. Поэтому я ещё раз повторю свой вопрос: зачем? Зачем мне спасать кого-то, в том числе и Рейнею?

— Чтобы не сидеть тут в одиночестве и исцелить свою израненную душу, — сказал я, так как ощутил боль и в её душе. Я сильно ошибался на счёт Эбрис и до сих пор не могу её понять. Зачем делать столько жутких артефактов, которые портят жизнь другим людям?

— А разве есть в одиночестве что-то плохое? — спросила она, отложив недоделанный артефакт в сторону и откинувшись в кресле. Кстати, только сейчас я заметил, что кресло было весьма необычным для такого антуража, его будто купили в интернет-магазине. На удивление я заметил на столе, возле кровати, нечто вроде монитора, или это была картина на подставке?

Странно, всё очень странно. От эмоций богини, которые вдруг начали разгораться в её сердце, и моё сердце забилось быстрее. Жестокий Цунгар сейчас чувствовал себя не в своей тарелке, но не желал уходить, поэтому в его душе также бурлило много эмоций. И даже Киора испытывала немало противоречивых чувств. С одной стороны она опасалась богиню сожалений, с другой — ей хотелось её крепко обнять, пожалеть и успокоить.

— Зачем делать столько жутких артефактов, которые портят жизнь людям? — спросил я.

— Меня успокаивает их сборка, а уж то, как их использую другие меня не волнует, — ответила богиня.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда, богиня, вы не будете злиться на меня за это, — сказал я и выполнил то, к чему готовился всё это время.

Примечание автора.

Как думаете, Эбрис с иллюстрации похожа на ту, которую вы представили?)

Глава 27

Удивление. Эмоции. Предлог, чтобы выйти наружу.

Ошейник Амодэи захлопнулся на шее Эбрис, а наручники обвили цепями её руки. Она лишь усмехнулась, посмотрев на меня, как на глупца. Цунгар также недоумевал, с удивлением смотря на меня. Я же с ухмылкой смотрел на богиню, заставив пошатнуться её, казалось бы, непоколебимую уверенность.

— Ты ведь понимаешь, что против меня мои же артефакты не сработают? — решила всё же уточнить она.

— Поживём — увидим, — философски заметил я и вновь довольно ухмыльнулся, окончательно разозлив Эбрис.

— Твоё нахальство просто поражает, и этим ты напоминаешь его, — указала она в сторону Цунгара, а после провела пальцем по металлическому ошейнику.

Она уже готовилась вступить со мной в бой, но что-то явно пошло не по её плану. То есть ничего не случилось. Она сделала ещё несколько касаний к своему артефакту, а потом стукнула по нему от злости.

— Ой, я же совсем забыл, — наигранно вспомнил я и быстро застегнул оставшиеся браслеты, только теперь уже на ногах. После чего богиня чуть не упала, впрочем, нет, она всё же не удержала равновесие и шлёпнулась на пол. И впервые её эмоции проявили себя достаточно сильно, что она не смогла их сдержать. Словно потухший многие тысячелетия назад вулкан вдруг неожиданно решил пробудиться вновь.

Её глаза сверкнули, и в следующий миг меня должны были пронзить длинные пряди её шикарных волос, однако они спокойно лежали на полу, даже и не думая пошевелиться. В глазах богини была злость, нет, даже ярость. Она пыталась разорвать ошейник силой, но раз за разом её попытки терпели крах.

Цунгар смотрел и не понимал, что происходит. Даже удивительно было увидеть грозного повелителя мечей в таком состоянии. Видимо, когда происходит нечто новое, что подобные ему высшие сущности были не в силах представить, что они, как самые обычные люди, впадают в ступор. Эбрис даже встать не могла, каждый раз падая в забавных позах. Казалось, что гравитация конкретно для неё увеличилась как минимум вдвое. М-де, простой человек бы такое вряд ли смог выдержать.

— Что ты наделал? — прорычала она.

— Как тебе это удалось? — пораженно спросил Цунгар.

— Я просто немного доработал её артефакт, вот и всё, — ответил я.

— Это немыслимо, — мечник сел на стул богини и приложил к лицу сразу две левые руки.

— Проклятье… — шипела Эбрис, всё пытаясь освободиться.

— Эбри, прекрати, — попросил её Цунгар. — Ты показываешь мне слишком много.

— Вот же… — попыталась прикрыться она, но волосы её не слушались, цепи мешались, а никакой одежды не было вокруг, из-за чего в глазах богини вдруг проявились слезы.

Не думал, что мрачная богиня, создающая жуткие артефакты, сможет испытать такой широкий диапазон эмоций за столь короткое время. Понимаю, с одной стороны, это унижение, чего я никогда не поощрял, однако я хотел ей показать, какого это оказаться на месте тех, кто стал жертвой её изобретений, так безалаберно выброшенных