А я в свои пятнадцать годков понюхал смерть и пороху,

Голову снимаю легко, как будто шляпку с подсолнуха.

Не рискуй с такой детворой на саблях в поле тягаться ты,

Было, выходил и один в соотношеньи к двенадцати.

Вот уж видно их вдалеке,

Черный главарь по-звериному щерится.

Что ты позабыл на реке,

Что называется вольной Медведицей?!

Должен ты накрыться в бою

По моему разумению детскому.

Я тебе по-русски пою,

Но, если хочешь, могу по-турецкому!

Подходи, ребятки, давай!

Я нараспашку весь, будто в исподнице.

Пика – это мой каравай:

Кто рот раззявит – тот враз успокоится!

«Хура-хура-хура-хура корк!»

Слышу турецкие возгласы резкие.

А вон тому красивому щас

В голову дам заточенной железкою!

Игорь Растеряев. «Казачья»

На третий день погони Мечеслав обозвал себя за своё дурное упрямство всеми ругательствами, какие только знал – а знал сын вождя их немало, учителя были хорошие. Хазар он нагонял, но совсем не так быстро, как хотелось. Усталости он не чуял – но в шестнадцать лет уже хорошо знал, что не чуять усталости – это одно, а не устать – совсем другое. По следам на стоянках охотников за людьми он насчитал где-то с дюжину коганых. Даже самому свежему бойцу сладить с дюжиной головорезов в одиночку – не так и просто, тем паче что уже на второй день Мечеслав покинул знакомые места, и полагаться на знание здешних лесов стало нельзя. В этих местах Мечеслав был таким же чужаком, как и налётчики, а то и хуже – они-то тут уже хотя бы раз проезжали. Так что тягаться с ними пришлось бы в незнакомых краях, и Мечеслава просто надвое рвало от необходимости беречь силы для стычки и опасностью не успеть нагнать врага, дать тому укрыться за стенами какой-нибудь хазарской крепости. В общем, его сейчас даже это не то чтобы пугало, но надо же было не просто пробраться в крепость и перехватить там глотку-другую под чёрными кудлатыми бородами, а ещё и селянок оттуда вывести.

Особенно Бажеру.

Но, как бы ни повернулось, доведётся ли сойтись с похитителями селянок в лесу, в чистом поле или в хазарской крепости, Мечеславу потребуются все силы, какие есть. Если измученное непрерывной погоней тело в решающий миг подведёт своего хозяина – тут будет и конец – и жизни Мечеслава, сына вождя Ижеслава, и чести его, не сумевшего ни защитить, ни вызволить свою женщину. И последней надежде Бажеры и её односельчанок. Надежде на жизнь – а не растянувшуюся на месяцы и годы смерть в хазарском ярме.

Поэтому Мечеслав каждую ночь просто заставлял себя отдыхать. Вихрю и Руде было проще, отдых они принимали охотно и с благодарностью. У Мечеслава так не выходило.

Но надежда у сына вождя Ижеслава тоже затеплилась. Охотники за невольниками уходили не на восход, не в сторону Казари. Было б так – уже на третий день они б были на месте, а сыну вождя Ижеслава оставалась бы выть по-собачьи вдвоём с Рудой на стены тудуновой твердыни.

На вторую ночь погони пролился дождь. Недолгий, тёплый, уже летний, а не весенний, но следы он замыл не хуже любого ливня. Третий день Мечеслав потратил на попытки найти следы людокрадов, тогда и извёл на себя последние запасы брани. У отца ведь в дружине были следопыты и получше него. Если бы дождался…

Если бы дождался, то сам бы себе не простил. Действовать немедля, действовать самому – вот что двигало существование Мечеслава с того самого мига, как он понял, что стряслось с его возлюбленной. Право на жизнь, на то, чтоб вдыхать весенний воздух, хотя бы в своих собственных глазах, Мечеслав получал, только преследуя похитителей.

Следы похитителей на Мечеславову брань выходить из становящейся всё выше травы отказывались.

Совсем было отчаялся, когда на проступивших вечерних звёздах мелькнула ещё различимая в свете уходящего солнца струйка дыма. Между полуднем и восходом, ближе к полудню. Конечно, могли это быть и вовсе сторонние люди… но хоть узнает, что за места, какие есть дороги и кто тут живёт. С этой мыслью и заснул. Пожевав берёзовых листьев, стоя задремал Вихорь, бок грел лохматой спиною привалившийся Руда. Кстати, и пёс спал не на пустой желудок – кого-то поймал у самой реки и проглотил раньше, чем хозяин успел рассмотреть добычу.

Натощак лёг спать один Мечеслав.

Ночью Вихрь разбудил – заржал, как на зверя, тихо и тревожно. Подхватился, дыбя шерсть на спине и пустив в темноту грозный рык, Руда. Мечеслав оказался на ногах, зажав в руке сулицу, почти мгновенно – и не успел на это самое почти, чтоб увидеть ночного гостя. Застал только удаляющийся треск подлеска.

След он нашёл на следующий полдень. У реки, к истокам которой он выехал, лежало на песке голое тело. Темнела откинутая в сторону коса. Сердце начало валиться куда-то набок – но птицы, слетевшиеся на мертвечину, наконец, соизволили заметить гостя и недовольно взлетели. Недалеко, впрочем, на ближние деревья.

Труп был мужским.

Это было первое, что с огромным облегчением понял Мечеслав.

Кроме птиц, к телу успел приложиться и барсук, судя по следам лап на песке и зубов – на икре и бедре трупа. Но осторожный зверь, не такой наглый, как полагающееся на крылья вороньё, скрылся в лесу ещё до появления на берегу Мечеслава.

На лицо мёртвого Мечеслав поглядел только раз – и мысли о еде, начавшие подступать к сыну вождя со вчерашнего вечера, скрылись бесследно. Давним труп не был – умер, скорее всего, вчера вечером, – и падальщики к нему едва приложились, но смотреть на лицо дважды всё равно не хотелось. Левая половина обгорела вся, багровые пузыри окружали белую полоску сварившегося глаза. Остальное лицо покраснело и распухло. Пахло гноем.

Это убийца Лунихи лежал сейчас на песке. Боевая тетка не за так отдала жизнь, разменялась с врагом на его, пусть и несколькими днями позже. По всему, от ожога началась горячка. Он должен был выть от боли, и другим разбойникам – а Мечеслав не сомневался больше, что село разорили те, кого и хазарский, нестрогий к своим, закон не считал праведниками, недаром же они пришли не со стороны Казари и не туда ушли, – другим разбойникам надоели его стоны и скулёж. Горло покойника было перехвачено от уха до уха, песок вокруг почернел.

Даже наёмники не оставили бы труп своего вот так лежать на берегу, обобрав до нитки. Мечеслав сплюнул на песок – никакой жалости к мёртвой когани он не испытывал.

– Чтоб ты сгнил на том свете, как тут гниёт твоё тело, – тихо сказал молодой вятич, направляя мимо покойника брезгливо фыркнувшего коня.

Кроме трупа, были и иные свидетельства пребывания тут разорившего село Бажеры отребья – следы коней и людей, конские яблоки вперемешь с отправлениями столь же незамысловато гадивших, где припёрло, коганых. Женщины тоже были здесь – на песке остались следы их пошевней или босых ног. Судя по следам, их подводили к речке, заставляя пить без помощи связанных рук, с колен. Представив, как при этом степняки потешались над пленницами, Мечеслав стиснул зубы до хруста в скулах и прикрыл глаза.