«Чижевский — Циолковскому

Калуга, 19 мая 1928 г.

Глубокоуважаемый Константин Эдуардович!

Когда я принял на себя инициативу по проведению в прессе статьи о Вашем 70-летнем юбилее, я не предполагал, что в конечном итоге мое бескорыстное намерение сведется к уровню отвратительной калужской сплетни. Вчера М. С. Архангельский, бывший директор Калужского реального училища, иносказательно повествовал об одном „молодом человеке“ (sic), который сделал такую штуку: взял у Циолковского автограф и „подделал его подпись под своей статьей, выдавая её за статью Циолковского“. Вы, конечно, понимаете, кого подразумевают под именем „молодого человека“! Искажена до полной неузнаваемости версия о получении денег из „Огонька“.

Повесть Архангельского сводится к морали: остерегайтесь этого „молодого человека“ — он „фальшивомонетчик“!..

Вы, конечно, знаете, что автором статьи, помещённой в „Огоньке“, является инженер А. И. Ивановский, которому Вы дали разрешение составить биографию от Вашего имени, Вы знаете, что деньги, полученные от „Огонька“, принадлежат ему, как составителю, по праву гонорара за труд. Но при чем тут я?.. Отчего подлая клевета калужских сплетниц, носящих, по недоразумению, мужские костюмы вместо бабьих салопов, коснулась меня? и в такой форме?

Я совершенно не склонен к обвинению Вас в распространении этого слуха, так как я глубоко уверен в том, что Вы не исказили сути вещёй и Ваш рассказ, по существу, был совершенно невинен. Но я хотел бы Вас все же поставить в известность о том, какие формы принял Ваш рассказ о статье после того, как сделал небольшое путешествие по грязным калужским мостовым. Я хотел бы также предупредить Вас о том, что люди, которым Вы доверчиво рассказали о столь малом пустяке, недостойны Вашего доверия, ибо сделали из Ваших слов гнусную выдумку, бросающую тень на человека, совесть которого вполне чиста…

Вот каким пышным цветом растут на калужском болоте гнусные цветы сплетен. Но удивительнее всего то, что деятельное участие в них принимают люди, которых с первого взгляда трудно было бы заподозрить в таких неблаговидных делах! Впрочем, мне не привыкать к слушанию калужских „открытий“ — об моей персоне.

В Калуге отчего-то с особым сладострастием смакуют всякий вздор, кем-либо пущенный обо мне. Только в Калуге я узнаю о себе самые невероятные новости. Так, например, я узнал, что все мои труды — не мои, а какого-то мифического дядюшки. А на днях теми же Архангельскими „обнаружено“, что я просто похитил одну мою работу, но на сей раз — у ихнего покойного дядюшки. Последний слух меня уже не рассмешил, так как я до сих пор не получил официального извинения от этих же самых Архангельских. Подожду извинения ещё несколько дней, а затем, ссылаясь на свидетелей, подам в суд за клевету…

Я позволил себе поделиться с Вами всем изложенным, дабы показать Вам, как опасно рассказывать даже самые невинные вещи. Как снежный ком, они со всех концов обрастают грязью.

Сердечно Вам преданный А. Чижевский.

P.S. В Калуге думаю пробыть ещё 5–6 дней. Ваш А. Ч.».

«Циолковский — Чижевскому

20 мая 1928 г.

Глубокоуважаемый Александр Леонидович, сейчас получил Ваше письмо и немедленно хочу Вас успокоить или хоть облегчить. В течение целого года я ни у кого из знакомых не был (кажется, не ошибаюсь). Но одному или двум знакомым на улице говорил следующее:

Сам в „моей автобиографии“ я не написал ни одного слова, но разрешил инж. Ивановскому составить её по тем автобиографическим сведениям, которые рассеяны в моих книжках. Гонорар получил (75 рублей) инж. Ивановский. Я очень ему благодарен, хотя сам бы написал не совсем так. (Судя по сплетням, пожалуй, не следовало бы этого говорить.)…

Про Вас ничего дурного я не мог говорить, так как ничего нехорошего про Вас не знаю. Напротив, я всегда с открытым негодованием опровергал все направленные против Вас сплетни. Так, например, сплетню о дядюшке, которую я слышал несколько лет тому назад. Кроме того, я считаю себя Вашим должником и потому невольно по человеческой слабости скорее преувеличиваю Ваши качества, чем умаляю. Это письмо в опровержение гнусных слухов Вы можете показать.

Всегда Ваш К. Циолковский.

Вы хотели у меня быть. Что же не пришли? Подпись в „Огоньке“ моя, так как я разрешил её поставить инж. Ивановскому, сообщите адрес инж. Ивановского (и имя), так как он желал знать впечатление от празднования 70-летия».

(Вероятно, у Циолковского и Чижевского была причина прибегать в переписке к эзопову языку).

По случаю юбилея Президиум ОСОАВИАХИМа выступил с ходатайством перед соответствующими инстанциями об увеличении пенсии ученому и выделил ему единовременное пособие в размере 600 рублей. Совет народных комиссаров РСФСР по неизвестным причинам не поддержал ходатайства общественной организации. Сам же Константин Эдуардович более всего ждал положительного решения по вопросу о целесообразности продолжения работы над дирижаблем его конструкции. Однако после бурных обсуждений Бюро содействия изобретательству при Всесоюзном совете народного хозяйства (ВСНХ) согласилось с отрицательным заключением ЦАГИ, где недолюбливали Циолковского и тормозили любые его проекты. Впереди его любимое детище ждало ещё немало мытарств.

Почему же металлический дирижабль Циолковского так и не взлетел в небо, а многолетние титанические усилия по реализации этой идеи ограничились испытаниями моделей? Причин здесь несколько. И несовершенство технологий (в частности, невозможность обеспечения высокопрочной спайки тонких металлических листов), и выдвижение на первый план авиационной (а затем и ракетной) техники, и трудности с эксплуатацией и наземным базированием огромных летательных аппаратов. Нельзя сбрасывать со счетов и козни недоброжелателей, обосновавшихся во всякого рода экспертных советах и профильных министерствах. Не исключено также прямое вредительство — как со стороны внутренних, так и внешних врагов в лице разветвленных западных спецслужб и особенно германской разведки, о чем Чижевскому говорил сам Циолковский.

* * *

Зато 75-летний юбилей Циолковского отмечала вся страна. Начались торжества в Калуге. Поздравления приходили отовсюду. «С чувством глубочайшего уважения поздравляю Вас, Герой труда», — телеграфировал в Калугу Максим Горький. 9 сентября 1932 года большой зал Клуба железнодорожников не мог вместить всех желающих. Выступая перед собравшимися Циолковский сказал:

«Товарищи, я не могу громко говорить, так как страдаю хронической болезнью гортани и, кроме того, сегодня весь день беседовал с корреспондентами и представителями организаций. Поэтому слишком устал. Устал не потому, что мне исполнилось семьдесят пять лет, а всякий бы устал на моем месте.

Мне совестно, что мой юбилей вызвал столько хлопот, ведь, может быть, мои изобретения не осуществятся. Вот то, что я работал сорок лет учителем, я считаю несомненной заслугой, но меня мучает мысль, что я ем хлеб, может быть, незаслуженно: я сам не пахал и не сеял, а был только учителем. Я изо всех сил стремился к работе: работал изо всех сил, все каникулы проводил в труде, производил опыты по сопротивлению воздуха, а главным образом все вычислял. К семнадцати годам моей жизни я уже знал высшую математику, хотя должен сказать, что ни одной науки хорошо не знал. Я знал понемногу все, а математику я знал настолько, насколько она была мне нужна для разрешения всех вопросов, которыми я занимался. Теперь я нахожусь в сомнении, заслуживаю ли я того, что сейчас вижу.